Женщина, которая жила у моря

Из глубины квартиры до меня донеслись голоса Зины и Антоньетты, которые оживленно о чем-то спорили. Зина требовала, чтобы Антоньетта отвела ее к парикмахеру, но та воспротивилась: «Какая еще завивка?! Можно подумать, вы на свадьбу собираетесь! Я всегда сама вас причесываю!»

Улыбнувшись, я прикрыла дверь и вернулась к своим делам. На дне коробки лежала еще одна фотография в бронзовой рамке. На ней – семейная пара на фоне искусственных деревьев. На обратной стороне надпись: «В память о нашей свадьбе. 29 сентября 1909. Вечно твой, Пьетро».

Так вот они, мои прадедушка и прабабушка. У Костанцы короткие пышные волосы, она одета в простой костюм, в руках, затянутых в длинные белые перчатки, – большой букет роз. Но выражение лица серьезно, а прекрасные глаза – печальны. Пухлые губы, подкрашенные на фото розовым, плотно сжаты.

Как это грустно, что на собственной свадьбе она в темной одежде, все еще в глубоком трауре по семье, которой лишилась за считаные часы! Я с трудом узнаю в этой женщине дерзкую девушку, которая улыбается, стоя рядом с братом, на другой фотографии. Прадедушка на фото сидит в плетеном кресле. Но почему он сидит, а его жена стоит? Потом я догадалась: Костанца была очень высокой. Видимо, ее муж был ниже, поэтому он сидит. Он худой, у него густые вьющиеся волосы и усы. Если присмотреться, он немного напоминал моего отца формой носа и разрезом глаз. Его взгляд показался мне несколько высокомерным. Зина говорила, что он был музыкантом, дирижером. Это совпадало с тем, что я прочла в письме Костанцы. Его звали Пьетро Малара. Никогда не слышала этого имени. Я поискала информацию о нем в Google, но ничего не нашла.

Я перешла к другой фотографии, немного размытой: на ней женщина держит за руку маленькую девочку. На обратной стороне надпись: Неаполь, улица Толедо, 3 октября 1917. Лицо Костанцы наполовину скрыто широкополой шляпой, а у девочки уже в этом нежном возрасте можно узнать тяжелый взгляд моей бабушки.

Наконец, в ящике туалетного столика, под потемневшей серебряной щеткой для волос, я нашла несколько писем и две тетради в кожаном переплете, довольно потрепанные. При виде надписей на обложках у меня замерло сердце: «Дневник Костанцы Андaлоро». На первой тетради значилось: «Путешествие, 1906», на второй: «Неаполь, 1910». Трясущимися руками я перелистала пожелтевшие страницы. Кто знает, все ли они на месте. Мне не терпелось погрузиться в чтение, но тут меня позвали Зина и Антоньетта. Отложив дневники и письма, я вышла к ним.

– Как мило, что ты принесла пирожные, я их обожаю. Большое спасибо, – сказала Зина.

Воспользовавшись тем, что она в хорошем настроении, я попросила рассказать мне историю Костанцы с самого начала.

– Если ты хочешь знать все, придется начать с тех пор, когда Костанца жила в Мессине.

10

Утром меня разбудили пронзительные и настойчивые гудки автомобилей. Как оказалось, я уснула, читая дневник Костанцы, где она описывает путешествие из Мессины в Нью-Йорк. Интересно, который час? Должно быть, уже утро, раз на улице так шумно. Сколько же я спала? Я провалилась в глубокий, но беспокойный сон, нарушаемый ощущением чьего-то присутствия. Я приподнялась, чтобы взглянуть на часы. Два часа ночи, а за окном такой шум?

Ворочаясь в кровати, я мысленно перебирала все, что узнала от Зины и прочла в письмах и дневнике. В голове вертелись сотни вопросов, и вскоре я поняла, что уснуть больше не удастся. Я встала, чтобы включить свет, и увидела черно-белого кота, стремительно вынырнувшего из-под моей кровати. Фарабутто. Я посмеялась над собственными страхами, завернулась в одеяло и принялась читать второй дневник Костанцы, который она вела уже в Неаполе.

ДНЕВНИК КОСТАНЦЫ АНДАЛОРО

Неаполь, отель Santa Lucia, 1 апреля 1910 г

В голове такой сумбур и путаница, что я не в силах собраться с мыслями.

Конечно, многое изменилось. И если я не хочу быть обузой для Пьетро, как он неоднократно повторял перед отъездом, нужно привести свои мысли в порядок. И дневник поможет мне в этом.

Мы прибыли в Неаполь три дня назад. Сейчас я в отеле Santa Lucia, на набережной. Весеннее солнце здесь гораздо ярче и теплее, чем в Нью-Йорке. Море, его запах и шум, голоса рыбаков – все это переносит меня в Мессину, в наш дом у самого порта. Как это ни странно, но впервые за долгое время я могу вспомнить те места и то время. С болью и тоской, но все же это удается. До сегодняшнего дня я отгоняла от себя любые воспоминания о жизни до Нью-Йорка, чтобы не сойти с ума.

Когда я думаю о Мессине, в голове всплывают какие-то разрозненные картинки: корабли в порту, киоск, где продавали лимонад, церковь, где я принимала первое причастие, школа, где я училась… Сложно соединить все это в одно целое.

Как была расставлена мебель в нашем доме? Где стояла швейная машинка тети Джустины? Я боюсь, что эти воспоминания разрушатся, как и всё во время землетрясения.

Я потеряла не только семью, но и место, куда можно было вернуться.