Женщина, которая жила у моря

Мы стали подниматься по парадной лестнице, и Пьетро рассказывал, как при свечах сидел над партитурами ночи напролет, пока остальные студенты спали. Интересно, дружил ли он с кем-нибудь в юности? Во всяком случае, он никогда не упоминал о друзьях в Нью-Йорке.

В этих стенах Пьетро чувствовал себя как дома. Лицо его выражало гордость и умиление. Я даже немного завидовала ему. От моей школы, очевидно, ничего не осталось, и мои воспоминания, как призраки, бродят среди руин в поисках места упокоения.

Пьетро показал мне библиотеку, где хранятся старинные рукописи, фолианты с автографами, а по стенам развешаны портреты композиторов. Он показал даже стул перед кабинетом директора библиотеки, на котором сидел в ожидании приема.

– За этой самой дверью, – признался он, – я провел немало неприятных минут. Флоримо[79] был очень суров, особенно со мной и Франческо Чилеа. Лишь много позже я понял, что он, уроженец Калабрии, как и мы, чувствовал ответственность за нас. Им руководили добрые намерения, но в итоге он предпочел Чилеа.

Бедный Пьетро! Я прекрасно его понимала. Должно быть, ему тут было так одиноко. Я в очередной раз подумала о том, как мало знаю о его прошлом, о его творческом пути.

– Но почему ты бросил сочинять музыку, дело ведь не только в Чилеа, верно? – спросила я.

Пьетро вдруг покраснел. Он помолчал, зажег сигарету и наконец выдавил:

– Конечно, нет.

На самом деле он потерял веру в себя. После окончания консерватории он принял участие в нескольких конкурсах в Неаполе, но не прошел ни один из них. Казалось, перед ним закрыты все двери, и он никак не мог понять, в чем причина. Видимо, в тот момент талантливых музыкантов было слишком много.

– Тот, кто ступает на этот путь, – сказал Пьетро, – должен иметь какие-то средства. У меня же не было ровным счетом ничего, потому что мой отец просадил все свое состояние. Лишь благодаря дяде я смог поступить в консерваторию и окончить ее, но потом пришло время содержать себя самому. Сначала я давал частные уроки, а потом перебивался случайными ангажементами в качестве запасного дирижера. В 1902 году я понял: надо что-то менять. У меня появилась жена, которую нужно было содержать, а в Неаполе не было никаких перспектив. И тогда я решил сжечь все мосты.

Пьетро отправился в Америку, как делали тогда многие, и решил сойти с пути композитора и сосредоточиться на дирижерской карьере. Впрочем, он никогда не жалел о сделанном выборе. Но сейчас судьба стала благоволить ему: в него наконец-то поверили! Не каждый может позволить себе собственный оркестр! И дело не только в деньгах и профессиональных навыках, но и в особом чутье, интуиции. Всего этого у Пьетро с избытком.

Когда мы вернулись во внутренний дворик, привратник сообщил, что директор и маэстро Каравальос готовы принять Пьетро. Он побежал вверх по лестнице, а я осталась ждать его во дворике. Должно быть, перерыв закончился: из аудиторий до меня доносились приглушенные звуки настраиваемых инструментов, и эта какофония, не знаю почему, успокаивала меня.

Вернулся Пьетро уже совсем в другом настроении.

– Идем! – резко бросил он.

Он шел молча, широкими шагами, и я едва поспевала за ним. Почему он так быстро освободился? «Надеюсь, он ни с кем не поссорился», – с тревогой подумала я.

После долгих уговоров Пьетро все-таки рассказал, что произошло. Встреча не принесла ожидаемых результатов. Директор принял его холодно. Он смотрел на Пьетро так, будто видел впервые, и лишь равнодушно заметил, что не знает ни одного музыканта, который подошел бы для его оркестра.

Каравальос же передал, что не может встретиться с Пьетро, так как ему нужно срочно ехать в школу Альберго-деи-Повери на непредвиденную встречу с Чилеа.

Я, не подумав, сказала:

– Но почему бы тебе не обратиться к Чилеа? Вы ведь вместе учились!

Пьетро резко остановился и закричал прямо посреди улицы, не обращая внимания на прохожих:

– Как тебе могло прийти в голову такое? Ты совсем меня не понимаешь! Я никогда ни о чем его не попрошу, даже если буду умирать от голода! Я справлюсь сам, как это было всегда! Запомни раз и навсегда!

Я молчала. Да, я была неправа, но зачем так кричать? Мне было очень больно.

Неаполь, 30 апреля 1910 г

Утром за завтраком, когда я с гордостью рассказывала Пьетро о своих успехах в садоводстве, он вдруг встал из-за стола и, сквозь зубы пробормотав извинения, пошел к фортепиано, чтобы поработать над своим сочинением. Из гостиной до меня донеслись звуки музыки – один и тот же пассаж раз за разом с короткими перерывами. Это раздражало.