Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

«Eichkatzlschweif» и «Spinnradlspule»[27] – два безобидных, но на венском диалекте труднопроизносимых слова, нацарапанные на клочке бумаги, должны были решать судьбы – жизнь или смерть – многих тысяч военнопленных, которых Советская армия взяла в Чехословакии. Двое заключённых из Оттакринга (рабочего квартала Вены), только что выпущенных наступающими русскими из тюрьмы, безобразничали за шатким столом, который был поставлен на краю болотистого огороженного колючей проволокой поля, служившего временным лагерем для военнопленных. По обеим сторонам от них сидели два офицера ГПУ, которые неподвижно и холодно следили за действиями их так называемых «социально близких» друзей. Когда военнопленные проходили мимо стола, они должны были произнести эти два слова. Австрийские солдаты, которые без труда могли произнести их на венском диалекте, могли ехать домой. Офицеры получали три года штрафных лагерей в южной части России, где многие, кто ещё не закалился в условиях болотной лихорадки, умирали от малярии. Но для немцев не было никакого прощения, а вылавливали их потому, что они не могли правильно произнести этих двух фатальных слов. Самозваные судьи, потягивая пиво, били себя по ляжкам от радости, если обнаруживали налёт баварского диалекта. Венграм, итальянцам, эльзасцам и румынам была уготована та же участь – вместе с немцами их посылали на медленную смерть в сибирские лагеря.

Вследствие тайного сговора между западными союзниками и Сталиным раненых власовских солдат, которых американский капитан Маллин эвакуировал из Мариенбада, а также всех других, которых можно было разыскать в западных зонах, выдали советским властям.

Целые казачьи станицы, которые оставались с 1918 года непримиримыми противниками коммунистаческого режима и поэтому были готовы бороться против него на немецкой стороне, если и не против собственной страны, то хотя бы в Югославии, теперь союзники возвращали насильно в Россию – вместе с жёнами, детьми и священниками, вместе со случайно схваченными белоэмигрантами, которые с 1918 года жили за границей. Многие покончили жизнь самоубийством, бросаясь из поезда или перерезая себе вены оконным стеклом, так как они знали, что по прибытии их уничтожат или сошлют в лагерь смерти.

Было отрезвляюще видеть, как даже англо-саксонское уважение к жизни и достоинству каждого в отдельности отбрасывалось в сторону, если речь шла о национальных интересах. Отчаяние и массовые самоубийства умышленно не замечались. Генерал Паннвиц, командир казаков, решил добровольно разделить судьбу своих людей и поехал с ними в Россию, где его повесили. Правящий князь фон Лихтенштейн был единственным среди самостоятельных глав правительств Запада, кто отказался вступить в этот бесчеловечный сговор, хотя сам лично он был подвержен русскому противодействию в своих владениях в советской зоне и в Вене. Ни один русский не был выдан из его страны.

Многие сотни из них уехали в Южную Америку, небольшое число пожелало возвратиться на родину, и о них никто больше не услышал ни единого слова.

Бывший опекун Павла князь Альфонс Клэри и его жена, урожденная графиня Эльц из Эльтвилле в Рейнгау, после их изгнания из Теплица на северо-востоке Чехословакии, спустя несколько недель после того, как мы пересекли границу, добрались до Запада и были приняты их двоюродным братом князем Левенштейном в Броннбахе на Таубере.

Вскоре они навестили и нас в Йоганнисберге. Я знала, что они покинули свою родину пешком и попыталась найти для них одежду, но когда увидела Альфи, стройного и в высшей степени элегантного, как всегда, в безукоризненно сидящем английском костюме, в отполированных до блеска ботинках от Lobb, я не могла осмелиться предложить ему поношенные вещи, если даже и костюм, который он носил, был его единственным.

Обрадованные бесконечно, что увидели их, мы были также жадно заинтересованы новостями из Богемии, так как узнали, что многие соседи не успели бежать и что один разбушевавшийся советский солдат на скорую руку застрелил графа Прейзинга. Графиня и их маленький сын смогли спастись, выпрыгнув из окна и убежав в сад.

Что касается самих Клэри, то, когда русские уводили их, они смогли сунуть в руку одному незнакомому, стоявшему рядом французскому военнопленному маленькую сумочку из свиной кожи, содержащую семейные драгоценности и поспешно нацарапанный адрес. Они не успели даже спросить имени француза – их сразу же толкнули дальше.

«Представь себе, он отправил её моей сестре, графине Байе-Латур, в Брюссель и даже не назвал своего имени». – «А что произошло с вами?» – спросила я Альфи. «Вначале, когда пришли русские, было не очень приятно. Они были грубы, особенно когда нас взяли, когда они пытались утащить к себе девушку из арестованных и Лиди встала между ними, чтобы защитить ее. Пьяный солдат ударил ее, и кровь текла по лицу. Но она так закричала на него, что он отступил, прежде чем я смог вмешаться». – «Я была в ярости, и это подействовало!» – подтвердила Лиди.