Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Наши друзья часто обращались ко мне с просьбой объяснить им поведение русских солдат, но я сама была так же удивлена их поведением, как и другие, так как знала моих бывших земляков не в массе. Советские военнопленные, молодые мужчины, которые пели в церкви Мариенбада, обе украинские девушки, которые, узнав, что я русская, проделали много километров пешком, чтобы повидаться со мной, казаки, которые были так любимы своими австрийскими офицерами – это были всё сердечные, простые, близкие земле люди, негрубые и нежестокие. Но вот мы впервые встретились с типом «массового человека».

Кто породил этот примитивный совершенно непредсказуемый тип неандертальца – армия или пороки войны?

Веллингтон сказал однажды, что не существует плохих солдат, есть лишь плохие офицеры. Сталин незадолго до войны ликвидировал в армии большое количество высших офицеров, если сюда же отнести потери в последней войне, то можно понять, что произошёл упадок дисциплины и морального руководства. Было невозможно заранее угадать, какой оборот примет общение с русскими. Всякая встреча с советским солдатом была равнозначна укрощению потенциально опасного, но в принципе незлого дикого медведя. Если они были пьяны, то рекомендовалось обходить их дальней стороной.

Один американский офицер, который когда-то был австрийцем, ехал в элегантном автомобиле, держа путь в Вену. Вскоре он заметил, что за ним следует советская военная машина. Он прибавил скорость, потому что не хотел останавливаться на этой пустынной дороге, которая проходила посредине советской оккупационной зоны. Машина следовала за ним по пятам, в то время как водитель делал дикие знаки, чтобы заставить его остановиться. Уже доехав до центра города, нашему другу пришлось задержаться на перекрёстке. Советский офицер обогнал его и, выскочив, размахивая бутылкой водки, предложил выпить за восхитительную гонку!

Когда мы, в свою очередь, поехали в столицу, нам повезло: впереди нас ехала американская военная машина, за которой мы и держались весь путь по печальной и безжизненной зимней местности, где горизонт перед нами сходился со свинцовым небом. Меттерних сказал, что Балканы начинаются в саду за его домом. Тогда казалось, что они начинаются в Энее.

Наконец, мы доехали до разрушенного, разграбленного города и направились сразу же во дворец Вильчеков на Херренгассе, недалеко от Хофбурга.

Большая входная дверь была открыта старым швейцаром, который при виде Али просиял и тут же поспешно закрыл за нами дверь на засов. Наша машина стояла надёжно во дворе. Из всего здания в распоряжении семьи было лишь несколько помещений, и дядя Али, граф Кари, который оставался в городе во время всей осады, жил здесь один. Он потеснился, и мы заняли комнаты, ранее бывшие детскими. Так как ночью температура опускалась ниже нуля, спать лучше было полностью одетыми. Отопления не было, кроме маленькой печки в ванной и ещё одной – на кухне, ставшей вскоре центром общественной жизни. Благодаря нескольким бутылкам вина из ревностно хранимых в семейном подвале остатков, которые Али удалось выпросить у швейцара, эти кухонные встречи стали веселее. Брат Али получил почти смертельный выстрел в шею; это ранение оградило его по крайней мере от необходимости возвращаться снова на фронт в последние месяцы войны. Он намеревался сейчас наладить связь с находящимся недалеко от Вены разрушенным поместьем. Его деверь, Фердинанд Траун, вскоре присоединился к нам на Херренгассе. Он пытался обеспечить существование себе и жене с шестью детьми, которые пережидали конец войны в скучной безопасности где-то на вершине горы.

Известие, что мы приехали, быстро распространилось среди друзей и знакомых. Очень скоро мы были с ними в контакте; все они пытались вновь как-то обосноваться в сутолоке Вены 1945 года. К ним относились художники и музыканты, такие как Герберт фон Караян, которые во время войны не имели другого выбора, кроме как работать по своей специальности, поэтому должны были развлекать воинские части. Теперь их считали «скомпрометированными». Союзники были, однако, настроены по отношению к населению намного дружественнее, чем в Германии, так как их политика по отношению к Австрии проводилась под лозунгом «освобождение».

Вена была разделена на четыре оккупационные зоны: русскую, американскую, английскую и французскую, в то время как центр, «внутренний город», остался общей областью и был занят всеми четырьмя державами, из которых одна каждый месяц была руководящей. Джип военной полиции, в котором символически сидели один русский, один американец, один англичанин и один француз, постоянно колесил по городу. Так же были распределены крупные гостиницы: «Гранд Отель» и «Империал» принадлежали Советам, «Бристоль» – американцам и «Захер» – англичанам. Французам не досталось ничего.