Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Знакомые союзники имели право приглашать австрийцев в конфискованные рестораны или при случае просто провести их туда. В один из вечеров к столику с гостями приблизился бычьего вида, совершенно пьяный советский офицер с грудью, полностью покрытой орденами. Качаясь, он пригласил сидящую за столом даму на танец. Испуганно взглянув на него, она отказалась, и, извиняясь, показала на своего также нервно смотрящего на него австрийского спутника. С проклятием офицер качнулся вперед, схватил стоящую на столе бутылку шампанского и вскинул её высоко над головой. Кавалер, бледный как мел, но решительный, поднялся со своего места, но его опередили. Случайно это был «американский» месяц; один из двух американских военных полицейских, стоявших у входа, не спеша подошёл к столу, по пути он снял накрахмаленные белые перчатки с отворотами. Одной рукой он взял за челюсть советского офицера и кулаком дал ему безукоризненно точный удар, отправляя его в руки своего жующего резинку коллеги. С невозмутимым спокойствием оба вынесли затем бесформенную массу к стоящему у входа джипу. Сделав резкий разворот, так что заскрипели шины, они поехали сдавать свой груз, как мешок, в советскую комендатуру.

Наступила снова одна из ледяных, морозных «военных» зим – мы встречали её без зимней одежды. Петер Хабиг, шеф известной фирмы, предложил мне сшить такие же костюм и пальто, какие он сделал мне два года назад и которые, как и многое другое, было безвозвратно утеряно, исчезло; на примерки я должна была ездить к нему в мастерскую, находившуюся глубоко в советской зоне. Однажды вечером два советских офицера вошли в примерочную, где встали между мной и зеркалом, примеряя фетровые шляпы, которые буквально трещали по швам, не подходя им по размеру, и выглядели, как расплывшиеся блины. Портной и я отшатнулись, но у них не было злых намерений.

Рано наступила ночь, я не заметила, как стало уже поздно; когда я спускалась по тускло освещенной лестнице, трое советских солдат прошли мимо меня, поднимаясь наверх.

Однозначные замечания по-русски не оставляли никакого сомнения в их намерениях; они развернулись, и их шаги, громко отдаваясь, были направлены ко мне. Но я бросилась на улицу, прежде чем они дошли до двери.

Мы стали после этого осторожнее, особенно во время «советского» месяца в первом районе. Однако однажды ночью нам пришлось бежать, как гонимым животным во время охоты. «Давай! Давай!» – крик грабежа раздался вдруг в пустынных улицах, когда мы шли поздно ночью по Августинерштрассе. Павел ухватил меня за локоть, и мы побежали, спасая нашу жизнь или по меньшей мере наши пальто!

С громкими криками советские солдаты выскочили из своего укрытия за памятником на Иозефплац, где они ждали подходящей жертвы. Они размахивали автоматами и, тяжело ступая, бежали за нами через тёмную арку. Мы бежали дальше, через Михаэлерплац, на Херренгассе. Старый швейцар ждал нас. Когда он услышал крики и эхом отдающийся топот бегущих ног по безлюдному, словно парализованному городу, он сразу же открыл ворота. Мы нырнули во двор и все трое, задыхаясь, навалились на дверь. Тяжёлый засов уже упал и закрепился на своём месте, когда несколько секунд спустя наши преследователи принялись колотить по воротам.

Днём же на каждом шагу попадались русские солдаты, и никто их не боялся.

Однажды утром, когда мы вышли из дому, нас встретил ледяной ветер: казалось, он дул нам в лицо прямо из Сибири; термометр показывал десять градусов ниже нуля. Перед входной дверью стоял открытый грузовик. Он был доверху нагружен телефонными аппаратами, оборванные провода торчали как редкие, растрепанные волосы. На этой впечатляющей куче лежал и храпел молодой русский солдат. Широко открыт рот, краснощекий, под надвинутой на один глаз шапкой, совершенно невосприимчивый к холоду, он уютно спал, раскинув ноги, как на пуховой перине.