Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Вена, бывшая столица империи, находилась сейчас в вызывающем жалость состоянии: разграбленные дома, разрушенная кровля, облупившаяся краска, разбитые, заделанные картоном проёмы окон, магазины с вдребезги разлетевшимися стеклами витрин, сломанные водопроводные трубы, согнутые решётки, криво свисающие между зияющими дырами и кучами щебня. Не было ни одного-единственного здания, которое не требовало бы срочного ремонта. Можно было ещё прочитать некоторые как редкие, так и удивительно меткие фамилии и названия, составленные из частично стёртых букв над некоторыми дверями: «Зубной врач Плач», «Ломбард Праздник чести», «Прачечная Габсбург», – предприятия, которые вскоре могли надежно процветать. Высокая крыша выгоревшего в результате бомбежки собора Св. Стефана рухнула. Теперь продавали почтовые открытки, на которых была изображена многоцветная мозаика соборной крыши из цветного кирпича; каждый кирпич был снабжён номером. За скромный взнос платили за «свой», пронумерованный, кирпич – целесообразная, удовлетворяющая всех мера. Венцы не могли смириться с разрушением собора. Когда однажды пилот союзников спросил, как ему пройти туда, он получил резкий ответ: «Если вы с воздуха без посторонней помощи смогли найти собор, то сами найдёте его и пешком».

Несмотря на наши усилия, нам так и не удалось прийти на помощь некоторым беспричинно задержанным друзьям, как, например, брату Стефани, который был задержан в американском лагере. Невозможно было установить, кто был ответствен за это печальное недоразумение. Прежде всего его знание средиземноморских языков вызывало подозрение, как будто бы эти знания объяснялись лишь специальным образованием для шпионов. Прошло ещё много месяцев, прежде чем его выпустили на волю.

При всех этих неприятностях завял даже столь непоколебимый юмор Вильчеков; они рассказали охотно о психиатре, столкнувшемся с неизлечимым случаем упадка духа. «Идите в цирк, – посоветовал психиатр своему пациенту, – клоун Маттей – единственный, кто может вас развеселить!» Бедный пациент мрачно возразил: «Для меня нет спасенья, я и есть клоун Маттей!».

Когда Вильчеки, измученные, возвращались после какого-нибудь напрасного дела, один из них бормотал про себя: «Для меня нет спасенья…».

Павел надеялся, что сможет поступить на австрийскую дипломатическую службу. Сначала это намерение было поддержано со всех сторон. Вскоре, однако, обнаружилось, что время не благоприятствует этому: для Меттерниха власти оккупированной Советами страны не имели места. Мы пустились тогда в бесконечные поиски ходов, чтобы получить необходимый документ для поездок и визу, заверенную каждой оккупационной властью. Так как паспортов ещё не было, то из наших австрийских удостоверений личности мы просто вычеркнули предложение «не для заграничных поездок» и добавили несколько чистых страниц. Это вскоре являлось уже впечатляющим и внушающим уважение документом со множеством печатей: после восьми военных лет, в том числе двух в Испании, никакое препятствие не могло удержать Павла от поездок.

Сначала, однако, мы пробирались сквозь болота препятствий.

Среди всех бед, от которых страдают люди, «анкеты» относятся к самым обременительным. Английское воспитание научило нас рассматривать любой касающийся личной жизни вопрос как невыносимую назойливость, но такие взгляды относились, казалось, к другому миру.

Любопытно-испытующие вопросы пытались высветить каждый уголок личной жизни. Это началось уже при наци; при власти союзников эта мания достигла размаха лавины. Список сверлящих вопросов, как дождь, обрушивался на каждого: имел ли ты белокурые или каштановые волосы, путешествовал или нет. И «как долго», и «где», и «почему» вы задерживались там-то и там-то в течение двадцати последних лет, «с точным указанием места жительства»! «Я путешествовал из любопытства, для своего удовольствия». Нет, этого им было бы недостаточно. Такие понятия были роскошью. Как можно было объяснить в одной строчке анкетного вопроса, почему ты имел пять гражданств и, возможно, пять паспортов, но ни одного свидетельства о рождении? Как можно было ответить на эти вопросы в этой разрушенной, опустошённой Европе, в которой волны беженцев вымывались из одной страны в другую? Нужно было извиниться за то, что вообще ещё существуешь, и прежде всего за то, что остался в живых. Какой-нибудь маленький чиновник одним росчерком пера мог решить, в какой стране жить тому или другому лицу и в какой зоне. Единственное, что оставалось, это выдумывать ответы по собственному желанию, но как можно было вспомнить, что ты писал в прошлый раз? Как бы ты ни ответил на вопросы, чувство вины оставалось.

Вскоре стали поговаривать, что эти ответы запускались в машину, ей задавали имя и фамилию, нажимали на кнопку – и все военные преступления выскакивали из неё. Если ты имел несчастье иметь фамилию Шмидт или Мюллер, то было возможно, что твои данные были перепутаны с чьими-то другими, какого-то другого Мюллера или Шмидта, – ведь и за нами по пятам шел другой Меттерних.