Женщина в белом

– Пожалуйста, позвольте графу продолжить, – перебила мадам Фоско со строгой учтивостью в голосе. – Вы поймете, молодые леди, что граф никогда ничего не говорит, не имея на то веских оснований.

– Благодарю тебя, мой ангел, – сказал граф. – Хотите конфетку? – Он вынул из кармана симпатичную инкрустированную бонбоньерку, открыл ее и поставил на стол. – Шоколад à la Vanille! – воскликнул этот непостижимый человек, весело потряхивая коробочкой с конфетками и отвешивая всем поклоны. – Примите от Фоско как дань прекрасному обществу.

– Будьте добры, продолжайте, граф, – попросила своего супруга мадам Фоско, злобно взглянув на меня. – Сделайте одолжение, ответьте мисс Холкомб.

– Утверждение мисс Холкомб неоспоримо, – возразил вежливый итальянец, – все именно так, как она и говорит. Да! Я согласен с ней. Джону Булю[4] ненавистны преступления китайцев. Он так же скор на руку в поисках чужих грехов, как медлителен в поисках своих собственных. Но лучше ли он тех, кого осуждает? Английское общество, мисс Холкомб, столь же часто бывает соучастником преступления, как и его врагом. Да-да! Преступление в этой стране ничем не отличается от преступления в любой другой стране – оно добрый друг человеку и его окружению, равно как и их враг. Мошенник содержит жену и всю свою семью. Чем хуже он, тем большее сочувствие вы испытываете к его близким. Беспутный мот, то и дело занимающий деньги, вытянет из своих друзей гораздо больше, нежели побуждаемый самой крайней нуждой безупречно честный человек, единожды попросивший в долг. В первом случае друзья не будут удивлены и непременно дадут денег; во втором – они будут чрезвычайно удивлены и, скорее всего, в просьбе откажут. Разве тюрьма, в которой поселяется негодяй в конце своей карьеры, хуже работного дома, где доживает свои дни порядочный человек? Когда мистер Благотворительность желает облегчить кому-нибудь участь, он отправляется в тюрьму, где прозябает несчастный преступник, а не в жалкие хижины и лачуги, где живет добродетель, не менее несчастная. А английский поэт, завоевавший всеобщую симпатию благодаря своим трогательным стихам и картинам, – кто он? Не тот ли это молодой человек, который начал свою жизнь с подлога, а закончил ее самоубийством? Я говорю о вашем дорогом, романтичном, интересном Чаттертоне[5]. Как вы думаете, кто из двух бедных, умирающих с голода портних преуспеет в жизни: та, которая не поддастся искушению и останется честной, или та, которая поддастся искушению и украдет? Все вы, конечно, будете знать, что она разбогатела нечестным путем, – это будет известно всей доброй, веселой Англии, – и все же она будет жить в довольстве, нарушив заповедь, а не останется голодной, не нарушив ее. Поди сюда, моя маленькая мышка! Ну же, беги быстрей! На минуту я превращу тебя в добропорядочную даму. Сиди тут, на моей огромной ладони, и слушай! Ты, мышка, выходишь замуж за бедного человека, выходишь по любви, и вот половина твоих друзей начинает жалеть тебя, а другая – осуждать. А теперь наоборот: ты продаешь себя за золото человеку, которого не любишь, и все твои друзья радуются за тебя. И священник благословляет гнуснейшую из всех человеческих сделок, а позже делано улыбается, сидя за твоим столом, если ты будешь столь любезна и пригласишь его отобедать. Ну же, беги быстрей! Превращайся снова в мышь и запищи в ответ. Если ты останешься добродетельной дамой еще хоть на мгновение, то, пожалуй, заявишь, что обществу ненавистно преступление, – и тогда, мышка, мне придется засомневаться, не подводят ли тебя твои глаза и уши. Ах, я дурной человек, леди Глайд, ведь так? У меня на языке то, что у других на уме, и, тогда как все остальные сговорились принимать маски за настоящие лица, моя рука грубо срывает жалкую раскрашенную картонку, обнажая голый череп под ней. Пожалуй, я лучше встану на свои огромные ножищи, дабы не пасть в ваших глазах, – встану и пойду пройдусь в одиночестве на свежем воздухе. Дорогие дамы, как сказал ваш великолепный Шеридан: «Я ухожу и оставляю вам на память свою репутацию»[6].

Граф поднялся, поставил клетку на стол и начал пересчитывать мышей.

– Одна, две, три, четыре… Ах! – вскричал он в ужасе. – Где же, скажите ради всего святого, моя пятая – самая юная, самая беленькая, самая миленькая – моя самая любимая мышенька?

Ни Лора, ни я не были расположены к веселью. Развязный цинизм графа открыл нам в его характере новые черты, вызвавшие в нас обеих омерзение. Однако же было невозможно удержаться от смеха при виде столь комичного отчаяния этого огромного человека, причиной которому стала пропажа крошечной мышки. Мы невольно рассмеялись. Мадам Фоско встала и, показав нам тем самым пример, вышла из сарая, дабы ее муж смог поискать свою беглянку в самых отдаленных его углах; мы с Лорой проследовали за ней.

Не успели мы сделать и трех шагов, как граф обнаружил пропавшую мышь под скамьей, на которой мы сидели. Он отодвинул скамью, взял беглянку на руки и вдруг замер, стоя на коленях и уставившись в пятно, темневшее перед ним на земле.