Женщина в белом

Я всегда воспитывала в себе человеческую снисходительность по отношению к иностранцам. На них не снисходит благословение, и они не наделены преимуществами, счастливыми обладателями которых являемся мы, к тому же большинство из них воспитаны в слепых заблуждениях папизма. Моим неизменным правилом и заповедью, так же как когда-то это было неизменным правилом и заповедью моего возлюбленного супруга (смотри проповедь XXIX в «Собрании проповедей ныне почившего преподобного Самюэля Майклсона, магистра богословия»), было: поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы другие поступали с тобой. В силу этих двух обстоятельств я не стану говорить, что миссис Рюбель показалась мне щуплой, сухой, хитрой женщиной лет пятидесяти или около того, с очень смуглым, как у креолки, цветом лица и внимательными светло-серыми глазами. Также не упомяну я, в силу все тех же причин, что платье ее, впрочем сшитое из гладкого черного шелка, было неподобающе дорогим по материалу, чем это было бы уместно для особы ее возраста и положения, украшено кружевом и прочей отделкой. Мне не хотелось бы, чтобы нечто в этом роде кто-нибудь сказал обо мне, и потому мой долг – не говорить ничего подобного про миссис Рюбель. Я только замечу, что держалась она крайне скованно, не до неприязни, но весьма осторожно и скрытно, – она все больше осматривалась по сторонам и мало говорила, что могло проистекать как из скромности ее характера, так и из-за неопределенности ее положения в Блэкуотер-Парке; и еще, что она отказалась поужинать (что хоть, возможно, и было удивительно, но уж никак не подозрительно), и это несмотря на то, что я сама любезно пригласила ее отужинать в моей комнате.

По предложению графа (как характерно это для его всепрощающей доброты!) было решено, что миссис Рюбель не приступит к исполнению своих обязанностей до тех пор, пока доктор не повидает и не одобрит ее в качестве сиделки. Выяснилось, что против того, чтобы новая сиделка была допущена к мисс Холкомб, очень сильно возражала и леди Глайд. Подобное отсутствие терпимости по отношению к иностранке со стороны образованной и утонченной леди чрезвычайно удивило меня. Я осмелилась заметить ей:

– Миледи, мы все должны помнить, что не следует судить опрометчиво о стоящих ниже нас, особенно когда речь идет о чужеземцах.

Но леди Глайд, казалось, не обратила на мои слова никакого внимания. Она лишь вздохнула и поцеловала руку мисс Холкомб, лежащую поверх одеяла. Едва ли это был благоразумый поступок с ее стороны, ведь больше всего больная нуждалась в покое. Но бедная леди Глайд ничего не смыслила в уходе за больными, совершенно ничего, должна я заметить с прискорбием.

На следующее утро миссис Рюбель велели прийти в будуар мисс Холкомб с тем, чтобы доктор мог дать свое одобрение ее персоны по пути в спальню больной.

Я оставила леди Глайд с мисс Холкомб, дремавшей в это время, а сама присоединилась к миссис Рюбель с добрым намерением не дать ей почувствовать себя одинокой и потерянной из-за своего неопределенного положения. Она же, по-видимому, смотрела на свое положение иначе. Она как будто заранее была уверена, что мистер Доусон одобрит ее, и сидела, преспокойно глядя в окно, очевидно наслаждаясь сельским воздухом. Некоторые сочли бы такое поведение бесстыдной самоуверенностью. Я же снисходительно приписываю его необычайной твердости ее духа.

Однако, вместо того чтобы прийти к нам наверх, доктор прислал за мной слугу с просьбой спуститься к нему вниз. Это обстоятельство показалось мне несколько странным, но на миссис Рюбель оно не произвело совершенно никакого впечатления. Когда я уходила, она продолжала спокойно смотреть в окно и молча наслаждаться свежим сельским воздухом.

Мистер Доусон ждал меня в столовой.

– Насчет этой новой сиделки, миссис Майклсон, – сказал доктор.

– Да, сэр?

– Я узнал, что ее привезла сюда из Лондона жена этого старого толстого иностранца, который вечно лезет в мои дела. Миссис Майклсон, этот старый толстый иностранец – шарлатан!

Как грубо прозвучали его слова! Естественно, меня покоробило от них.

– Отдаете ли вы себе отчет, сэр, – сказала я, – что вы говорите об аристократе?

– Уф! Он не единственный шарлатан, присвоивший себе титул. Все они графы, черт их побери!

– Но, сэр, едва ли он стал бы другом сэра Персиваля, если бы не принадлежал к самой высшей знати на свете – не к английской, конечно!

– Хорошо, миссис Майклсон, называйте его как хотите, и давайте вернемся к сиделке. Я настроен против нее.

– Но вы ее даже не видели, сэр?