Женщина в белом

Я застал Мэриан ожидающей меня в одиночестве в нашей крошечной гостиной. Она уговорила Лору лечь спать, пообещав показать мне ее рисунок, как только я вернусь. Небольшой набросок, невзрачный, блеклый, робкий, такой незначительный сам по себе, но такой трогательный по существу, был тщательно установлен на столе, поддерживаемый в вертикальном положении двумя книгами таким образом, чтобы падающий на него свет единственной, которую мы могли себе позволить, свечи усиливал производимое им впечатление. Я сел за стол и, глядя на набросок, шепотом поведал Мэриан обо всем случившемся. Перегородка, отделявшая нас от соседней комнаты, была так тонка, что мы, казалось, почти слышали дыхание спящей Лоры, и если бы мы заговорили громко, то могли бы разбудить ее.

Во время моего рассказа о своем визите к мистеру Кирлу Мэриан неизменно сохраняла спокойствие. Однако лицо ее омрачилось, когда я упомянул двух мужчин, следивших за мной от конторы поверенного, а затем – о возвращении сэра Персиваля в Англию.

– Плохие новости, Уолтер, – произнесла она, – хуже и быть не могло. Вам нечего больше сказать мне?

– У меня есть кое-что передать вам, – отвечал я, вручая ей письмо, полученное от мистера Кирла.

Она взглянула на конверт и тут же узнала почерк.

– Вы знаете, кто вам пишет? – спросил я.

– Слишком хорошо, – отвечала она. – Мне пишет граф Фоско.

С этими словами она распечатала письмо. На щеках ее вспыхнул румянец, пока она читала письмо. Когда она протянула его мне, чтобы я тоже прочел письмо, глаза ее сверкали от гнева.

В нем были следующие строки:

Побуждаемый почтительнейшим восхищением – достойным меня, достойным Вас, – я пишу Вам, великолепная Мэриан, из участия к Вашему спокойствию, дабы сказать Вам в утешение два слова: «Не бойтесь ничего!»

Прислушайтесь к совету Вашего природного здравомыслия и продолжайте вести уединенную жизнь. Дорогая и удивительная женщина, не ищите опасной огласки. Покорность судьбе возвышенна – примите ее. Скромный домашний уют вечно мил – наслаждайтесь им. Жизненные бури не бушуют в долине уединения, располагайтесь, дражайшая леди, в этой долине.

Сделайте так – и я предоставлю Вам возможность ничего не бояться. Никакие новые бедствия не истерзают Вашей чувствительности – чувствительности столь же драгоценной для меня, как моя собственная. Вам не будут больше досаждать; прелестную подругу Вашего уединения не будут больше преследовать. Она обрела новый приют в Вашем сердце. Бесценный приют! Я завидую ей и оставляю ее там.

Последнее слово дружеского участия, отеческого предостережения, и я оторвусь от чарующего счастья писать Вам – итак, я заканчиваю эти пылкие строки.

Не идите дальше, чем уже зашли, не разглашайте чужие интересы, не угрожайте никому! Не заставляйте меня – заклинаю Вас! – меня, человека действий, перейти к этим самым действиям, и это тогда, как заветной целью моего честолюбия является желание пребывать в бездействии, ради Вас сдерживать свою энергию и предприимчивость! Если у Вас есть опрометчивые друзья, умерьте их прискорбный пыл. Если мистер Хартрайт вернется в Англию, не поддерживайте с ним сообщения. Я иду своей дорогой, а Персиваль следует за мной по пятам. В тот день, когда мистер Хартрайт встанет на моем пути, за жизнь его никто не даст и ломаного гроша!