Женщина в белом

Определенные подозрения относительно поручения, приведшего его в Блэкуотер-Парк, уже мелькнули в моей голове. Теперь они усилились из-за того, что садовник не мог (или не желал) сказать мне, кто этот человек. Я решил по возможности прояснить дело, заговорив с ним. Разумеется, для меня, как для человека чужого в этих местах, наиболее естественным было осведомиться, дозволяется ли посетителям осматривать дом. Я незамедлительно подошел к незнакомцу с этим вопросом.

Его взгляд и манеры безоговорочно выдали, что ему хорошо известно, кто я, и что он желал бы поссориться со мной. Он ответил мне так дерзко, что вполне мог бы достичь своей цели, если бы я не вознамерился держать себя в руках. А раз так, то я ответил ему чрезвычайно вежливо, извинился за мое невольное вторжение (которое он назвал «злонамеренным») и ушел. Все случилось именно так, как я и предполагал. По всей видимости, после того, как меня узнали, когда я уходил от мистера Кирла, об этом сообщили сэру Персивалю Глайду и человек в черном был послан в Блэкуотер-Парк, дабы предупредить мои расспросы в случае, если я появлюсь в доме или где-нибудь поблизости. Если бы я дал ему хотя бы малейший предлог для жалобы на меня, вмешательство местных властей, без сомнения, повлекло бы за собой задержку в моем расследовании и разлучило бы меня с Лорой и Мэриан по крайней мере на несколько дней.

Я был готов к тому, что за мной будут следить на обратном пути из Блэкуотер-Парка к станции, как это было накануне в Лондоне. Но на этот раз я так и не смог выяснить, наблюдал ли за мной кто-то или нет. Человек в черном, вероятно, не имел возможности следовать за мной лично, – во всяком случае, я определенно не видел его ни на железнодорожной станции, ни на вокзале в Лондоне, куда прибыл вечером. Я отправился домой пешком, решив из предосторожности, прежде чем подойти к нашей собственной двери, пройти по самым безлюдным улицам по соседству, где я несколько раз останавливался, чтобы оглянуться и убедиться, что за мной никто не идет. Я научился этой хитрости в дебрях Центральной Америки, опасаясь предательского нападения, и теперь я вновь прибегнул к ней с той же целью, но с еще большей предосторожностью в самом сердце цивилизованного Лондона!

В мое отсутствие дома не случилось ничего, что могло бы встревожить Мэриан. Она с нетерпением расспросила меня о результатах моих поисков. Когда я рассказал ей обо всем, она не могла скрыть своего изумления при виде моего равнодушия, с каким я говорил о безуспешности предпринятых мной расследований.

По правде сказать, меня мало трогало, что я не преуспел в этих своих поисках. Я предпринял их из чувства долга и ничего от них не ожидал. В том состоянии духа, в котором я находился тогда, для меня стало почти что облегчением узнать, что отныне все сводилось к нашему с сэром Персивалем противостоянию. К другим, лучшим побуждениям, двигавшим мной, примешивалась и месть, и, признаюсь, я был глубоко удовлетворен тем, что самый верный и единственный способ разрешить дело Лоры заключался в том, чтобы прижать к стенке негодяя, который женился на ней.

Должен признаться, я не был настолько тверд, чтобы поставить свои побудительные мотивы превыше инстинкта мщения, но, с другой стороны, могу честно сказать в свою защиту: у меня никогда не было никаких низких расчетов на более близкие отношения с Лорой, окажись сэр Персиваль в моих руках. Я ни разу не сказал себе: «Если я добьюсь своего, то в результате муж ее будет уже не властен отнять ее у меня». Глядя на нее, я не мог и подумать об этом. Печальная перемена, происшедшая в ней, внушала мне не любовь, но глубокое сострадание и желание помочь ей, какие мог бы питать к ней ее отец или брат и какие, Бог свидетель, я питал к ней в глубине моего сердца. Все мои надежды не простирались теперь далее дня ее выздоровления. Только бы она снова стала здоровой и счастливой, только бы хоть раз взглянула на меня, как когда-то, заговорила со мной, как говорила прежде… Это было венцом моих самых радужных надежд и самых заветных желаний.

Я пишу об этом не ради пустого самолюбования. В скором времени повествование подведет читателя к тому, чтобы они сами судили о моих чувствах и поступках. Однако справедливость требует, чтобы до тех пор дурное и хорошее во мне описывалось в равной степени беспристрастно.

На следующее утро после моего возвращения из Хэмпшира я пригласил Мэриан наверх, в мою рабочую комнату, и изложил ей свой план относительно того, каким образом лучше всего подобраться к единственному уязвимому месту в биографии сэра Персиваля Глайда.