Женщина в белом

Пробираясь вперед по железнодорожной платформе, я осматривался по сторонам в поисках знакомых мне лиц среди людей, ожидавших поезд. Вдруг мне пришло в голову, не лучше ли было бы мне переодеться и замаскироваться, прежде чем ехать в Хэмпшир. Но в этой мысли было нечто отвратительное, напоминающее о доносчиках и шпионах, для которых переодевание является необходимостью, и я тут же отогнал ее от себя. Кроме того, сама по себе целесообразность этого переодевания была крайне сомнительной. Если бы я попробовал сделать это дома – домовладелец бесспорно узнал бы меня рано или поздно, и это немедленно возбудило бы в нем подозрение. Если бы я попробовал переодеться вне дома – меня могли узнать какие-нибудь знакомые, встретившие меня на улице по чистой случайности, и тем самым я лишь привлек бы к себе внимание и снова возбудил бы подозрение, которых в моих интересах надо было избегать. Не в моем характере было прибегать к переодеванию, и я решил действовать так и впредь.

Поезд доставил меня в Уэлминхем вскоре после полудня.

Могла ли какая-либо дикая пустыня Аравии, какие-либо унылые развалины где-нибудь в Палестине соперничать с отталкивающим видом и гнетущим воздействием на воображение английского провинциального городка в первой стадии его существования и на переходной ступени его благополучия? Я спрашивал себя об этом, проходя по безупречно чистым, невыносимо уродливым улицам Уэлминхема, пребывавшего в чинном оцепенении. И лавочники, глазевшие на меня из своих пустынных лавок, и деревья, уныло поникшие в безводном изгнании запущенных садиков и скверов, и мертвые каркасы домов, напрасно ожидавшие живительного человеческого присутствия, которое могло бы вдохнуть в них жизнь, – все, кто попадались мне навстречу, всё, мимо чего я проходил, казалось, отвечали мне хором: пустыни Аравии не столь мертвы, как наши цивилизованные пустыни, развалины Палестины не столь унылы, как иные города Англии!

Я спросил дорогу до той части города, где жила миссис Кэтерик, и очутился на небольшой площади, по сторонам которой тянулись маленькие, одноэтажные дома. Посреди площади расположился небольшой клочок земли, покрытый чахлой травой и окруженный дешевой проволочной изгородью. Пожилая няня с двумя детьми стояла у ограды и смотрела на тощую козу, щипавшую травку. На одной стороне мостовой, перед домами, разговаривали двое мужчин, а на противоположной стороне ленивый маленький мальчик вел на веревочке ленивую маленькую собачонку. Я услышал, как уныло тренькало где-то вдали фортепиано, сопровождавшееся непрерывным стуком молотка, звуки которого доносились откуда-то неподалеку. Вот все признаки жизни, замеченные мною, когда я вышел на площадь.

Я сразу же подошел к двери дома номер тринадцать, где жила миссис Кэтерик, и постучал, не раздумывая над тем, как мне было бы лучше представиться хозяйке, когда я войду. Прежде всего нужно было увидеть миссис Кэтерик. И тогда я уже мог бы судить, опираясь на собственные наблюдения, о том, каким способом, наиболее безопасным и простым, мне следовало бы попытаться достичь цели моего визита.

Дверь мне отворила служанка средних лет и печальной наружности. Я дал ей мою визитную карточку и спросил, могу ли я видеть миссис Кэтерик. Служанка отнесла мою карточку в гостиную и тотчас же вернулась с приказанием узнать, по какому делу я пришел.

– Скажите, пожалуйста, вашей хозяйке, что сюда меня привело дело, имеющее отношение к дочери миссис Кэтерик, – отвечал я.

Это был лучший предлог для визита, который я мог придумать в ту минуту.

Служанка снова ушла в гостиную, снова вернулась и на этот раз, с выражением мрачного удивления на лице, попросила меня войти.

Я оказался в маленькой комнатке, стены которой были обиты обоями кричащей расцветки с крупным рисунком. Стулья, столы, шифоньеры и софа – все сияло мутным блеском дешевой обивки. На большом столе посреди комнаты, точно по центру желто-красного шерстяного коврика, лежала Библия в красивом переплете, а рядом со столом, у окна, с корзиночкой для вязанья на коленях и дряхлой пучеглазой болонкой, сопевшей у ее ног, сидела пожилая женщина в черном тюлевом чепце, в черном шелковом платье и темно-серых митенках. Ее черные с проседью волосы свисали тяжелыми локонами по обе стороны лица, темные глаза смотрели прямо перед собой сурово, недоверчиво, неумолимо. У нее были полные квадратные щеки, выдающийся твердый подбородок и пухлый, чувственный бледный рот. Фигура у нее была плотная и крепкая, а обращение дерзко-самоуверенное. Это была миссис Кэтерик.

– Вы пришли говорить со мной о моей дочери, – сказала она прежде, чем я успел произнести хоть слово. – Будьте добры, объясните, о чем, собственно, вы хотите говорить.