Женщина в белом

Это случилось много позже того времени, о котором я только что написала. Прошло уже несколько лет с тех пор, как я обосновалась в новом городе, неуклонно восстанавливая свою репутацию и постепенно завоевывая расположение уважаемых лиц города. Очень поспособствовало этому то, что дочь моя жила со мной. Ее кротость и прихоть одеваться в белое вызывали у людей симпатию. Я перестала противиться ее любимому капризу, потому как понимала, что часть симпатии к дочери с течением времени непременно перейдет и на меня. Так и вышло. Я считаю, что именно с этого времени мне предложили занять два лучших местах в церкви, после чего священник впервые мне поклонился.

Так вот, устроив свою жизнь в городе подобным образом, однажды утром я получила письмо от этого высокородного джентльмена (ныне покойного) в ответ на мое собственное, в котором я, согласно нашей договоренности, уведомляла его о своем желании уехать ненадолго из Уэлминхема, чтобы переменить обстановку. По всей вероятности, низкая сторона его характера взяла над ним верх, когда он получил мое письмо, поскольку он ответил мне отказом в таких недопустимо оскорбительных выражениях, что я потеряла всякое самообладание и обругала его в присутствии моей дочери, называя его «подлым самозванцем, жизнь которого я могла бы разрушить раз и навсегда, стоило мне только разомкнуть мои уста и выдать его тайну». Я сказала о нем только это, и, едва эти слова вырвались наружу, я тут же опомнилась при виде выражения лица моей дочери, которая с жадным любопытством смотрела на меня. Я тотчас приказала ей оставить меня одну, чтобы я смогла снова прийти в себя.

Признаюсь, меня обуревали не слишком приятные мысли, когда я размышляла о своем сумасбродстве. В тот год Анна была еще более странной и помешанной, чем обычно, и когда я подумала, что она может случайно повторить мои слова в городе и упомянуть при этом его имя, если кто из любопытства станет ее расспрашивать, то пришла в ужас из-за возможных последствий. Однако дальше этого мои страхи за саму себя и за то, что он мог бы сделать, не шли. Я была совершенно не готова к тому, что в действительности произошло на следующий же день.

На следующий день он без всякого предупреждения явился ко мне.

Первые же его слова показали мне довольно ясно, что он уже раскаивается в своем дерзком ответе на мою просьбу и что он приехал в очень дурном настроении, дабы наладить наши отношения, пока еще не стало слишком поздно. Увидев в комнате мою дочь (я боялась отпускать ее от себя после того, что случилось накануне), он велел ей выйти. Они не любили друг друга, и, боясь показать свой гнев мне, он изливал его на нее.

– Оставьте нас! – бросил он ей через плечо.

Она посмотрела на него тоже через плечо и застыла на месте, словно и не собиралась никуда уходить.

– Вы слышите? – заорал он. – Выйдите из комнаты!

– Говорите со мной вежливо, – сказала она, вся вспыхнув.

– Выгоните эту идиотку! – прорычал он, глядя в мою сторону.

У нее всегда были несколько сумасшедшие представления о чувстве собственного достоинства, и слово «идиотка» тут же раздражило ее. Прежде чем я смогла вмешаться, она гневно шагнула к нему.

– Сейчас же просите у меня прощения, – сказала она, – или вам же будет хуже! Я выдам вашу тайну! Я могу разрушить вашу жизнь раз и навсегда, стоит мне только разомкнуть мои уста!

Мои слова! Повторенные точь-в-точь как я их произнесла накануне, повторенные в его присутствии так, будто они были ее собственными! Он сидел, онемевший от гнева, белый как бумага, на которой я сейчас пишу, пока я выталкивала ее из комнаты. Когда он пришел в себя…

Нет. Я слишком почтенная женщина, чтобы повторить то, что он сказал, когда пришел в себя. Мое перо – это перо члена церковной общины, подписчицы на издание проповедей «Обретение спасения посредством веры». Могли ли Вы ожидать от меня, чтобы я написала им эти непристойные слова. Просто представьте себе неистовую брань самого низкого злодея в Англии, и давайте вернемся поскорее к тому, чем все это кончилось.

А кончилось все это тем, как Вы, наверное, уже догадались, что, обеспокоенный собственной безопасностью, он настоял на водворении ее в сумасшедший дом.

Я старалась поправить дело. Я говорила ему, что она просто повторила, как попугай, слова, которые услышала от меня, и что она не знала никаких подробностей про его тайну, поскольку я ей ничего об этом не рассказала. Я объясняла, что она только из своей сумасшедшей злобы против него притворилась, будто знает то, чего на самом деле не знала; что она хотела лишь припугнуть и раздражить его за то, что он невежливо обошелся с ней; что мои безрассудные слова дали ей возможность досадить ему, чего ей так давно хотелось. Я упомянула о других ее причудах, напомнила о том, что он и сам не раз сталкивался с пустой болтовней полоумных, – но все было бесполезно. Он не верил моим клятвам, он был абсолютно убежден, что я целиком выдала его тайну. Словом, он ничего не хотел слышать и лишь настаивал, что ее необходимо упрятать в сумасшедший дом.