Женщина в белом

Дражайшая леди (да, этот негодяй осмелился обратиться ко мне в таких выражениях!), дражайшая леди, одно слово, умоляю Вас!

Это важно! Дело касается нас обоих». Если перед лицом неприятностей человек сохраняет способность думать, то думает быстро. Я сразу поняла, что с моей стороны было бы роковой ошибкой оставить себя и вас в неведении, когда речь идет о намерениях такого человека, как граф Фоско. Я чувствовала, что сомнения относительно того, на что он мог пойти в ваше отсутствие, будут мучить меня в десять раз сильнее, если я не соглашусь на его просьбу и откажусь увидеться с ним. «Попросите джентльмена подождать в лавке, – сказала я. – Я сейчас спущусь к нему». Я побежала к себе за капором и шалью, поскольку твердо решила не позволить ему разговаривать со мной иначе как на улице. Я знала, какой у него звучный голос, и боялась, что Лора услышит его, даже если мы будем разговаривать в лавке. Менее чем через минуту я была уже в передней и открывала дверь на улицу. Он вышел ко мне из лавки с учтивым поклоном и зловещей улыбкой. Он был в глубоком трауре. Вокруг нас столпились праздные зеваки, женщины и мальчишки глазели на его внушительных размеров фигуру, на его великолепный черный костюм и его большую трость с золотым набалдашником. Ужасные воспоминания о Блэкуотере снова вернулись ко мне, стоило мне лишь увидеть его. Прежнее отвращение овладело всем моим существом, когда он величественным движением снял шляпу и заговорил со мной так, будто мы только вчера расстались с ним в самых дружеских отношениях.

– Вы помните, что он сказал?

– Я не могу повторить этого, Уолтер. Сейчас вы узнаете, что он сказал о вас, но я не могу повторить того, что он сказал мне. По сравнению с наглой приторностью его письма это было еще хуже! Если бы я была мужчиной, я ударила бы его! Вместо этого я успокоила свои дрожащие от гнева руки тем, что изорвала у себя под шалью его визитную карточку на мелкие кусочки. Не произнеся ни слова в ответ, я вышла из дому и зашагала вниз по улице (из опасения, как бы Лора не увидела нас из окна), а он, мягко протестуя, следовал за мной. Свернув в первую улочку, я спросила, чего он от меня хочет. Только две вещи. Во-первых, если я не возражаю, выразить мне свои чувства. Но я отказалась выслушать его. Во-вторых, повторить предостережение, изложенное в его письме. Я спросила, чем вызвана необходимость повторить это предостережение. Он отвесил поклон, улыбнулся и сказал, что готов объяснить. Страхи и опасения, высказанные мной накануне вашего отъезда, полностью оправдались, Уолтер. Помните, я сказала вам, что сэр Персиваль слишком упрям, чтобы прислушиваться к советам своего друга относительно вас, и что граф не опасен, пока не почувствует угрозы собственным интересам и не перейдет к действиям.

– Я помню, Мэриан.

– Так на самом деле и вышло. Граф предложил совет, но им пренебрегли. Сэром Персивалем двигало только его собственное неистовство, упрямство и ненависть к вам. Граф предоставил ему действовать по своему усмотрению, но прежде, на тот случай, если бы в дальнейшем возникла угроза его личным интересам, решил втайне выяснить, где мы проживаем. Какое-то время по пути с вокзала, Уолтер, когда вы в первый раз вернулись из Хэмпшира, за вами следили те же самые люди, что сторожили вас у конторы мистера Кирла, а до дверей нашего дома за вами шел уже сам граф. Каким образом ему удалось остаться незамеченным, он мне не рассказал, но именно так и тогда он обнаружил наше обиталище. Сделав это открытие, он не воспользовался им до тех пор, пока до него не дошло известие о смерти сэра Персиваля, и тогда-то, как я вам и говорила, он взялся за дело, защищая собственные интересы, поскольку предположил, что теперь вы возбудите процесс против него как против соучастника заговора. Он тотчас условился с содержателем лечебницы встретиться в Лондоне и отвести его к месту, где скрывалась убежавшая пациентка, уверенный, что, каков бы ни был исход этого дела, вы окажетесь вовлеченным в нескончаемые судебные разбирательства, а это свяжет вам руки и затруднит ваше наступление против него. Такова была его цель, как он мне сам в этом признался. Единственное соображение, которое остановило его в последнюю минуту…

– Какое же?