Женщина в белом

На следующий день мы уехали из Фулхэма в тихий городок на южном побережье. В это раннее время года сезон еще не начался и мы были единственными приезжими. Скалы, морской берег и ежедневные прогулки – все это мы нашли в полном уединении, весьма приятном для нас. Воздух был теплым, чудесные виды на холмы, леса и морские просторы постоянно разнообразила игра света и тени, так свойственная апрельскому солнцу, то прячущемуся, то появляющемуся из-за облаков, а под нашими окнами беспрестанно волновалось неугомонное море, оно словно чувствовало, подобно земле, сияние и свежесть весны.

Я счел себя обязанным посоветоваться с Мэриан, прежде чем заговорю с Лорой, и впоследствии руководствоваться ее советом.

На третий день после нашего приезда мне представилась удобная возможность поговорить с Мэриан наедине. Едва мы взглянули друг на друга, как своим тонким чутьем она сразу угадала, какая мысль владеет мной. Со своей обычной прямотой и решимостью она заговорила первая.

– Вы думаете о том, о чем мы с вами беседовали в тот вечер, когда вы вернулись из Хэмпшира, – сказала она. – Я уже давно жду, чтобы вы наконец заговорили об этом. В нашей маленькой семье должны произойти перемены, Уолтер. Мы не можем продолжать жить как раньше. Я вижу это так же ясно, как и вы, так же ясно, как видит это Лора, хотя она и не говорит ничего. У меня такое чувство, будто вернулись старые камберлендские времена! Мы с вами снова вместе, и снова между нами то, что интересует нас больше всего, – Лора. Я почти могу вообразить, что эта комната – беседка в Лиммеридже и что эти волны плещут у нашего родного берега.

– В те дни я руководствовался вашими советами, – сказал я, – и теперь, Мэриан, веря вам в десять раз больше, чем тогда, я снова готов последовать вашему совету.

В ответ она только молча пожала мне руку. Я понял, что мое воспоминание глубоко тронуло ее. Мы сидели у окна, и, пока я говорил, а она слушала, мы глядели на великолепие заходящего солнца, величественно отражавшегося в морской глади.

– К чему бы ни привела доверительная беседа между нами, – сказал я, – радостью она обернется для меня или печалью, интересы Лоры неизменно останутся для меня превыше всего. Когда мы уедем отсюда, в независимости от того, какие отношения будут связывать нас троих в этот момент, мое решение вырвать из графа Фоско признание, которое мне не удалось получить от его сообщника, вернется со мной в Лондон так же верно, как вернусь туда я сам. Ни вы, ни я не можем сказать наверняка, что́ предпримет этот человек против меня, если мне удастся загнать его в угол, зато, судя по его словам и поступкам, мы можем предположить, что он способен нанести мне удар – через Лору – без всяких колебаний и малейших угрызений совести. В нашем теперешнем положении я не имею на нее никаких прав, которые одобрило бы общественное мнение и закон и которые укрепили бы меня в моей готовности бороться против графа и защищать Лору. Это ставит меня в заведомо невыгодное положение. Если мне придется в открытую выступить против графа, я должен быть спокоен за благополучие Лоры, я должен вступить в этот поединок с ним во имя моей жены. Пока что вы согласны со мной, Мэриан?

– С каждым вашим словом, – отвечала она.

– Я не буду говорить о своих чувствах, – продолжал я, – не стану взывать к моей любви, пережившей все перемены и потрясения. Единственное оправдание моему дерзновению посметь думать и говорить о ней как о своей жене основывается на том, о чем я только что сказал. Если возможность вынудить у графа признание является, а я полагаю, что так оно и есть, последней возможностью публично установить тот факт, что Лора жива, то наименее эгоистическая причина, которую я могу привести для нашего брака, должна быть признана не только мной, но и вами. Но, быть может, я не прав в своих рассуждениях и в нашей власти имеется иное средство для достижения нашей цели, более надежное и менее опасное? Но как я ни старался отыскать его, как ни ломал себе голову, найти его я так и не смог. А вы?

– Нет. Я тоже думала об этом, но все напрасно.