Женщина в белом

По этой самой причине я не рассказывал здесь ничего об утешении, которое я нашел в братской привязанности ко мне Пески, когда я снова встретился с ним после моего внезапного отъезда из Лиммериджа. Я не описывал здесь печали, с какой мой маленький добросердечный друг провожал меня до самой пристани, когда я отплывал в Центральную Америку, и шумной радости, с какой он приветствовал меня, когда мы в следующий раз встретились с ним в Лондоне. Если бы я видел достаточно для себя оснований, чтобы принять предложение Пески, которое он делал мне, едва я вернулся из своего путешествия, помочь в моем расследовании, он уже давно появился бы снова на этих страницах. Однако же, хотя я и знал, что на его благородство и мужество можно всецело положиться, я не был в той же степени уверен относительно его умения хранить молчание, и только поэтому я предпринимал все мои расследования в одиночку. Теперь понятно, что Песка отнюдь не был совершенно отдален от меня и моих интересов, хотя и не имел отношения к происшествиям последних месяцев и потому не попадал в центр моего повествования. Он оставался тем же преданным и верным моим другом, каким был всю свою жизнь.

Прежде чем прибегнуть к помощи Пески, мне было необходимо самому удостовериться, с каким человеком мне придется иметь дело в лице графа. До сих пор я ни разу не видел его.

Поэтому в одиннадцатом часу третьего дня после нашего возвращения с Лорой и Мэриан в Лондон я отправился на Форест-Роуд в Сент-Джонс-Вуд. Стоял прекрасный день, у меня было несколько часов свободного времени, и мне казалось весьма вероятным, что, если я немного подожду, граф, может статься, прельстится погодой и выйдет прогуляться. У меня не было причин опасаться того, что он узнает меня при свете дня, поскольку он видел меня только один раз, и то ночью, когда он проследил меня до самой нашей квартиры.

В окнах, расположенных в фасадной части его загородного дома, никто не появлялся. Я прошел вниз по улице, завернул за угол и посмотрел на дом поверх довольно низкой садовой стены. Одно из окон нижнего этажа было раскрыто настежь и затянуто прозрачной сеткой. Я никого не увидел, но зато услышал – сначала пронзительный свист и пение птиц, а затем густой звучный голос, который я тут же узнал благодаря описаниям Мэриан.

– Летите на мой мизинчик, мои пре-пре-прелестницы! – звал голос. – Летите ко мне и взбирайтесь наверх! Раз-два-три – вверх! Три-два-раз – вниз! Раз-два-три – тьить, тьить, тьить!

Граф дрессировал своих канареек, как делал это еще в будущность Мэриан в Блэкуотер-Парке.

Я немного подождал. Пение и свист прекратились.

– Летите же и поцелуйте меня, мои малюточки! – произнес тот же голос.

В ответ послышалось чириканье и шорох крыльев, затем – низкий бархатный смех, потом на минуту-другую наступило молчание, после чего я услышал, как распахнулась входная дверь. Я повернулся и зашагал обратно. Чудесная мелодия из «Моисея» Россини, напетая звучным басом, величественно огласила загородную тишину предместья. Калитка палисадника перед домом отворилась и затворилась. Граф вышел на прогулку.

Он пересек улицу и направился к западному входу в Риджинтс-парк. Я оставался на своей стороне дороги и, держась чуть позади графа, двинулся за ним в том же направлении.

Рассказывая о графе, Мэриан приготовила меня к его огромному росту, чудовищной тучности и пышным траурным одеждам, но я не был готов стать свидетелем потрясающей свежести, бодрости и жизненной силы этого человека. В свои шестьдесят лет он выглядел лет на сорок, если не меньше. В шляпе, надетой чуть набекрень, он шел вперед легкой, скользящей походкой, помахивая своей огромной тростью, мурлыча себе что-то под нос и время от времени поглядывая по сторонам, на дома и сады, мимо которых шел, с великолепной покровительственной улыбкой. Если бы какому-нибудь незнакомому со здешними местами человеку сказали, что все в округе принадлежит графу, тот выслушал бы это заявление, не выказав и капли удивления. Граф ни разу не оглянулся и, казалось, не обращал особенного внимания ни на меня, ни на кого-либо из прохожих, разве что изредка он с приятным отеческим добродушием улыбался и похихикивал, поравнявшись со встреченными им детьми и их няньками. Так он вел меня за собой, пока мы не добрались до небольшой колонии лавочек, выстроившихся в ряд у западного входа в парк.

Здесь он остановился у кондитерской, зашел в нее (вероятно, для того, чтобы сделать заказ) и тут же снова вышел с пирожным в руках. Перед кондитерской стоял шарманщик, по виду итальянец, и играл на своей шарманке; на крышке его инструмента сидела жалкая, маленькая, сморщенная обезьянка. Граф остановился, откусил кусок пирожного и с серьезным видом протянул остальное обезьянке.

– Моя бедняжечка, – сказал он с гротескной нежностью, – ты, кажется, голодна. Во имя священного человеколюбия предлагаю тебе отобедать.

Шарманщик умоляюще протянул руку к великодушному незнакомцу, прося подать ему хоть пенни. Граф презрительно пожал плечами и прошел мимо него.