Женщина в белом

Необычайная смесь моментальной решимости, дальновидного коварства и безмерной бравады ошеломила меня было на миг, но только на миг. Единственный вопрос, который мне предстояло решить, имею ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у моей жены, уйти безнаказанно в обмен на представленные им средства для восстановления попранных прав Лоры. Я знал, что причина, побуждавшая меня добиваться справедливого признания моей жены в доме, где она родилась и откуда ее изгнали как самозванку, и публичного уничтожения той лжи, которая все еще оскверняла могилу ее матери, была бы гораздо чище и возвышеннее, свободная от налета дурных страстей и желания отомстить, которое примешивалось к моей цели с самого начала. И все же если говорить по совести, то я не могу не признать, что мои моральные убеждения оказались не настолько сильны, чтобы решить происходившую во мне борьбу. Им на помощь пришло воспоминание о смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом в самую последнюю минуту сама судьба вырвала возмездие из моих слабых рук! Какое право я имел считать в моем слепом, присущем всем смертным неведении будущего, что и этому человеку удастся избежать наказания только лишь потому, что ему удастся ускользнуть от меня? Я размышлял об этом – быть может, с некоторым суеверием, укоренившимся в моей натуре, а быть может, с чувством более достойным, нежели суеверие. Было трудно теперь, когда он наконец оказался в моей власти, снова, по собственному почину, отпустить его, но я заставил себя принести эту жертву. Иначе говоря, я решил руководствоваться одной лишь высокой целью, в которую я незыблемо верил, – служить делу Лоры и делу Правды.

– Я принимаю ваши условия, – сказал я, – с одной оговоркой.

– С какой еще оговоркой? – спросил он.

– Дело касается моего письма, – ответил я. – Я настаиваю, чтобы вы уничтожили его в моем присутствии, не распечатывая, едва оно попадет к вам в руки.

Выдвигая это требование, я всего лишь стремился к тому, чтобы не позволить графу увезти с собой письменное доказательство моего общения с Пеской. Факт моего знакомства с профессором, разумеется, станет ему известным, когда утром я дам адрес Пески его агенту. Но он не мог бы воспользоваться этим во вред моему другу на основании только собственных слов, не подкрепленных веским доказательством, даже если бы отважился на этот эксперимент. Итак, с этой стороны я нисколько не беспокоился насчет Пески.

– Согласен, – отвечал он после минутного глубокого размышления. – Нет смысла спорить об этом – письмо будет уничтожено, как только его доставят сюда.

С этими словами он встал со стула, на котором до сих пор сидел напротив меня. Казалось, он в один миг сбросил с себя всю тяжесть нашего предыдущего разговора.

– Уф! – выдохнул он, с наслаждением потягиваясь. – Схватка была жаркой. Присаживайтесь, мистер Хартрайт. В будущем мы с вами встретимся как смертельные враги, будем же пока что вежливы по отношению друг к другу, как это и подобает галантным джентльменам. Позвольте мне пригласить сюда мою жену.

Он отпер, а затем распахнул двери.

– Элеонора! – позвал он своим звучным голосом.

Леди со змеиным лицом вошла в комнату.

– Мадам Фоско – мистер Хартрайт, – сказал граф, представляя нас друг другу с чувством собственного достоинства. – Ангел мой, – продолжал он, обращаясь к жене, – позволят ли вам ваши труды по укладке вещей изыскать время, чтобы приготовить мне горячий крепкий кофе? Я должен закончить одно письменное дело с мистером Хартрайтом. Так что мне необходимо собраться с мыслями, дабы не ударить в грязь лицом и проявить себя на достойной меня высоте!

Мадам Фоско дважды молча наклонила голову – один раз сурово мне, а другой смиренно своему мужу – и выскользнула из комнаты.

Граф подошел к письменному столу у окна, открыл его и вынул из ящика несколько листов бумаги и связку гусиных перьев. Он рассыпал перья по столу, чтобы они были под рукой, когда понадобятся, и затем нарезал бумагу узкими полосами, как это делают профессиональные писатели для типографии.

– Я напишу для вас замечательный документ, – сказал он, глядя на меня через плечо. – Мне хорошо знаком и привычен труд сочинителя. Одно из редчайших достижений человеческого разума – это великое умение приводить в порядок собственные мысли. Оно дает огромное преимущество! Я обладаю им. А вы?

В ожидании кофе он начал ходить вперед и назад по комнате, что-то мурлыча себе под нос и время от времени хлопая себя по лбу, словно тем самым отметал препятствия, которые нарушали в эту минуту стройность его мыслей. Непомерная дерзость, с какой он ухватился за положение, в которое я его поставил, изумила меня тем более, что он сделал из этого положения пьедестал для своего тщеславия с одной-единственной, но такой существенной целью – выставить себя напоказ. Несмотря на мое искреннее отвращение к этому человеку, непоколебимая сила его характера, проявляющаяся даже в самом тривиальном виде, невольно произвела на меня большое впечатление.