Женщина в голубом

– Лосось под белым соусом, очень рекомендую! – сказал мэтр. – И шардоне. Отметим успех в узком кругу, так сказать. Дело развалилось, они ничего не смогли доказать. Мне сказали, что будут копать дальше, вызывают на допрос всех знакомых дам Реброва, показывают фотографии, выспрашивают об интимных услугах… Пытаются выяснить, кто мог хотеть смерти Анфисы. Перетряхивают ее подруг и коллег. Зацепили даже парочку предпринимателей. Словом, скандалец назревает приличный. Надеюсь, на нас они ничего не накопают. Но даже если накопают, доказательная база ничтожна. На записи отсутствует главное, и мы легко отобьемся. Хуже, что история с записью просочилась наружу, и пошли гулять слухи про подпольный притон и убийства. Сюда приплетают убийства Реброва и Анфисы. Говорят, что Реброва убила Анфиса из ревности. Словом, на публику вытряхиваются тонны грязного белья. Замешаны уважаемые граждане. Но ДНК в квартире Реброва не ее, к сожалению. Вся эта возня – ничего, это не страшно. Очередной мыльный пузырь, неделя-другая, и он сдуется. А Володя пока посидит с лошадками, успокоится и придет в себя.

– Кажется, у Анфисы ребенок, – сказал Добродеев. – Что с ним?

– У нее девочка четырех лет. С мужем они развелись два года назад. Ребенок теперь у него. Кстати, – вспомнил мэтр, – повторный анализ крови Реброва выявил слабое наличие какого-то токсина. Более того, судмед предполагает, что Ребров умер еще до вскрытия вен в результате большого количества виски и неустановленного препарата. Вены ему порезали, когда он был уже мертв. Возникает вопрос: зачем?

– Мы с Христофорычем уже это обсуждали, – солидно сообщил Добродеев. – Убийце нужно было яркое шоу. Кроме того… – Добродеев собирался рассказать про картину, найденную в квартире у Реброва, но внезапно замолчал и сделал вид, что закашлялся. Незаметно потер колено, которое пнул Монах.

– Кроме того, – подхватил Монах, – мы побывали по адресу Космонавтов, три и познакомились с жильцами. Они купили квартиру четыре года назад у соседа-моряка, тот вспомнил, что мама действительно пустила в свою квартиру жиличку, студентку, кажется, ее звали Ляля, а сама переселилась к сыну этажом выше. Девушка внезапно уехала, даже не попрощавшись, а деньги оставила на столе.

– Я думаю, майор тоже доберется до квартиры, ничего страшного, – сказал мэтр Рыдаев. – Сцены убийства нет! Ее просто не существует. А это главная улика.

Речицкий шевельнулся, и Рыдаев сказал поспешно:

– Хватит о делах, господа! Позвольте поднять этот бокал за успех! Жизнь продолжается.

Они выпили.

– Прекрасная рыба! – с энтузиазмом воскликнул мэтр Рыдаев. – Никто не готовит лосося лучше. Я предлагал Володе купить ресторанчик и переманить их шеф-повара. А какая у них баранина! В следующий раз закажем баранину с овощами. «Прадо» славится своей кухней, особенно тушенной в красном вине бараниной, но здесь, доложу вам, ничуть не хуже.

Речицкий молчал. Молчали Монах и Добродеев. Мэтр Рыдаев старался за четверых, было видно, что ему хочется расшевелить Речицкого, хранящего каменное молчание.

Добродеев стал расспрашивать о баранине, хотя терпеть ее не мог. Ему также хотелось развеять тяжкую атмосферу собрания.

– Мне попалась картина некоего Димы Щуки, совершенно случайно, – вдруг сказал Монах. Ему хотелось узнать побольше о художнике-неудачнике, и он рассудил, что от его вранья никому не будет ни холодно, ни жарко. – Очень недурной пейзажик. Знакомы с ним?

– Я его помню, – сказал Речицкий хрипло. – Художник-оформитель.

– Мне рассказали, что Ребров подрался с ним. Я не поверил, Ребров производил впечатление приятного и интеллигентного человека, не думаю, что он мог побить кому-нибудь морду…

Добродеев удивленно взглянул на Монаха.

– Они не подрались, Яник его ударил, – сказал Речицкий. – Он готовил выпускной бал для школ города, нанял Диму, а тот на несколько дней ушел в запой. А потом посмел потребовать деньги. Помню я эту историю.

– Он ему не заплатил? – спросил Монах. – За проделанную работу?

– Нет.

Речицкий вдруг поднялся и сказал, что ему пора и всем спасибо, он очень признателен.

Это было неожиданно. Он не подал никому руки и стремительно удалился.

– Видали? – воскликнул Рыдаев. – Ему ничего не в радость. Да одно только то, что он будет ночевать дома, а не в этом клоповнике… Чем дольше живу на свете, тем чаще прихожу к мысли, господа, что все эти ваши угрызения совести, раскаяния, ожидание кары небес за содеянное не что иное, как игры разума. Не факт важен, а то, как мы его воспринимаем. Я многих навидался, поверьте. Негодяй чистейшей воды, сволочь последняя, отцеубийца, а бежит по жизни вприпрыжку, радуется, срывает цветы удовольствий, как говорится. А Володя сломался, все время думает об этой девице. – Он помолчал. Потом сказал: – Вы, наверное, думаете, что я заливаю, восемь лет не вспоминал, пил, ел, спал, радовался жизни, а тут вдруг сломался, так? Знаете, на Востоке говорят, перышко сломало спину верблюда. Последнее перышко, господа. Эта барышня, возникшая из небытия, и оказалась таким перышком.

Они помолчали.