Женщина, вечная девочка…

Пора уже другом внимательным быть
и то, что имеем, всецело любить,
презрев вариант идеальный.
Очнись! И обманутым не окажись.
В запале еще, но окончится жизнь,
как будто сезон театральный.

В ней было немало прекрасных минут,

которые много еще нам вернут,
но больше – сомнений и боли.
Когда затевали мы что-то подчас,
не знали, в спирали божественной мчась:
придется доигрывать роли.

Роль бабушки, матери, бывшей жены…

Герои трагедий, мы нынче смешны
в попытке страдать по привычке.
Ведь даже и слезы сегодня светлы:
не брали чего-то мы из-под полы
и не подбирали отмычки.

Ребенок, прости, если что-то не так:

вину свою чувствую в зрелых летах,
хотя отказать и нельзя мне
в отваге сурово, но прочно любить
и больше отцом, а не матерью быть…
И все же мы стали друзьями!

Когда твои дети начнут подрастать,

я многое с ними смогу наверстать,
любовью отринув усталость.
Еще не получен ответ на вопрос:
что – так себе в жизни, что – очень всерьез.
И нежности столько осталось!

Товарищ моих упоительных дней,

что так и не справился с ролью своей!
Ушла, хоть и долго грустила.
Прости, шалопай, что, ценя и любя,
я так обездолила все же тебя!
Тебя-то давно я простила.

Друзья! Я, конечно, быть лучше должна,

но, может, вам тем и мила, что грешна,
и тем, что грешить еще буду.
Простите, поймите, как я вам прощу,
что все ж одинока порой и ропщу,
взывая к какому-то чуду.

Пора уже быть нам всецело добрей,

морозное утро у наших дверей…
Но девочка, дочка подруги,
приносит гвоздики волшебной красы,
и мы с ней болтаем, забыв про часы,
про вьюги свои и недуги.

Да будут вовек наши души нежны!

Мы все в этой жизни кому-то нужны.
Люблю вас, щенки и котята,
люблю – и с такой колеи не сверну –
кумира рок-музыки, книги, страну…
Простите, коль в чем виновата!

«Губами, никем не согретыми…»

Губами, никем не согретыми,
ругаю себя, что тайком
я горло гублю сигаретами,
я сердце гублю кофейком.

Но в месяцы эти осенние

за то, что о лете тужу,
я, может, душе во спасение
так тело свое не щажу.

Не знаю, не ведаю, сколько мне,

глуша подступающий страх,
скрывать свою душу, как в коконе,
в неправедных этих делах.

А ей – уж такая с азов она –

давно и должно быть не зря
хотелось бы жить согласованно
с капризной душой ноября.

Забыть, как рубец от ранения,

в декабрь безмятежный спеша,
проклятый закон сохранения
всего, в чем завязла душа.

Но кофе все мелется, мелется,

и легкие мучит табак,
и сбросить душа не осмелится
прекрасное иго никак.

Ты плотью моей замирающей

себя загради, забинтуй
и речкою незамерзающей
до лета, душа, добунтуй!

«В голосе – лед, а надеялась – мед…»