Женщины, которые вдохновляли

— А какое другое чувство могло бы захватить вас? — спросили его.

— Дружба, — ответил Ницше. — Она разрешает тот же кризис, что и любовь, но только в гораздо более чистой атмосфере. Сначала взаимное влечение, основанное на общих убеждениях. За ним следуют взаимное восхищение и прославление; потом, с одной стороны, возникает недоверие, а с другой — сомнение в превосходстве своего друга и его идей. Можно быть уверенным, что разрыв неизбежен и что он принесет немало страданий. Все человеческие страдания присущи дружбе, в ней есть даже такие, которым нет названия…

Все это он пережил с Рихардом Вагнером.

Их дружба носила какой-то сверхчеловеческий характер, поскольку они уповали на нее как на божество.

«Такое прощание, — говорил Ницше, — когда люди расстаются потому, что по-разному думают и чувствуют, невольно нас опять как бы сближает, и мы изо всей силы ударяемся о ту стену, которую воздвигла между нами природа».

Когда три года спустя после разрыва с Вагнером мистерия дружбы вновь разыгралась с Лу, Ницше пришел к выводу, что терять друзей из-за чрезмерного сходства душ не менее тяжело, чем из-за их разности.

«Разговаривать с Ницше, — писала в августе 1882 года Лу Рэ, — как ты знаешь, очень интересно. Есть особая прелесть в том, что ты встречаешь сходные идеи, чувства и мысли.

Мы понимаем друг друга полностью. Однажды он сказал мне с изумлением: „Я думаю, единственная разница между нами — в возрасте. Мы живем одинаково и думаем одинаково“.

Только потому, что мы такие одинаковые, он так бурно реагирует на различия между нами — или на то, что кажется ему различиями.

Вот почему он выглядит таким расстроенным. Если два человека такие разные, как ты и я, — они довольны уже тем, что нашли точку соприкосновения.

Но когда они такие одинаковые, как Ницше и я, они страдают от своих различий».

А вот самому Ницше очень хотелось верить в то, что на сей раз все пойдет по иному сценарию.

«Вокруг меня сейчас утренняя заря, — писал он, — но не в печатной форме!

Я никогда не верил, что найду друга моего последнего счастья и страдания. Теперь это стало возможным — как золотистая возможность на горизонте всей моей будущей жизни.

Я растроган, думая о смелой и богатой предчувствиями душе моей возлюбленной Лу».

В Люцерне, всего несколько дней спустя после первой встречи с Лу, Ницше показал ей дом в Трибшене, где он познакомился с Вагнером, рассказывая о незабвенных днях веселого настроения Рихарда и припадках его величественного гнева.

Подойдя к озеру и показывая Лу тополя, своими верхушками закрывавшие фасад дома, Ницше понизил голос, и Лу заметила, что он плакал.

Вскоре Ницше набрался храбрости сделать Лу предложение, на этот раз лично, а не через посредничество Пауля Рэ.

Лу повторила свой отказ и снова предложила дружбу. Ницше согласился.

Со своей стороны он выдвинул единственное условие:

— Прочтите эту книгу, — протянул он Лу свою работу «Шопенгауэр как воспитатель», — и тогда вы будете меня слушать…

Лу взяла книгу, поскольку не могла не прислушаться к человека, который утверждал, что «вобрал в себя всю историю Европы» и ответный удар за нми.

Во время поездки в Байрейт на ежегодный Вагнеровский фестиваль Лу в лице сестры Ницше Элизабет приобрела непримиримого врага.

Поначалу она, с присущей ей некоторой наивностью, верила притворной доброжелательности Элизабет и писала Ницше: «Ваша сестра, которая в настоящий момент является почти и моей сестрой, Вам расскажет о том, что здесь происходит».

Та действительно рассказала все, но далеко не в тех тонах, которые ожидала Лу.

Элизабет привела в ярость сделанная в Люцерне, на фоне Альп, фотография, на которой Ницше и Рэ стояли, запряженные в двуколку, в которой сидела Лу и помахивала кнутом.

Постепенно отношения Ницше с Лу и приятелем начинали портиться.

И дело здесь было не только в сестре философа.

Как того и следовало ожидать, он стал подозревать челнов коммуны в том, что они давно уже стали любовниками и водят его уже начинавшими набивать оскомину разговорами о дружбе за нос.

«Когда я спрашиваю себя, — вспоминала Лу, — что явилось наиболее предосудительным в моем мнении о Ницше, я отвечаю: его многочисленные намеки, призванные очернить Пауля Рэ в моих глазах, и я удивляюсь, что он верил в эффективность этого средства.

Вскоре свою враждебность он перенес на меня, и выразилось это в форме злобных упреков, с которыми я познакомилась только из черновиков его писем. То, что произошло потом, показалось настолько противоестественным для характера и жизненной позиции Ницше, что объяснить это можно только вмешательством постороннего лица.

Он начал питать в отношении Рэ и меня подозрения, которые потом сам же первым и опроверг, настолько они были необоснованны.

Пауль Рэ, как мог, старался уберечь меня от всякого рода недоразумений и оскорбительных намеков.

Похоже, что некоторые письма Ницше, адресованные мне и полные необоснованных обвинений, до меня так и не дошли.

Более того, Пауль Рэ скрыл также от меня и то, что происки были связаны с неприязненным отношением его семьи ко мне.