Женщины, которые вдохновляли

Ницше, без сомнения, сам был недоволен слухами, которые заставили его ретироваться.

Так наш друг Генрих фон Штейн рассказал нам, что в Сильс-Мария, куда он приехал однажды к Ницше, он пытался убедить того, что можно рассеять недоразумения между нами троими, но Ницше ответил, качая головой:

— То, что я сделал, не подлежит прощению».

Были ли у Ницше хоть какие-то основания подозревать своих друзей по коммуне в обмане?

Сложно сказать.

«То, что нас с Паулем Рэ притянуло друг к другу, — писала по этому поводу сама Лу, — не вписывалось в мимолетность, а обещало вечную дружбу».

Как оно было на самом деле, не узнает уже никто…

Что же касается состояния души и личной трагедии Ницше, то они, если верить Лу, «стали тигелем, где его жажда познания приняла, наконец, форму: из огня возникло „цельное творение Ницше“».

«Я, — говорила она, — была не единственной, кто ощущал контраст между Ницше и нами, как особенность, открывшую ему самые большие кредиты в сердце нашей группы».

Этим «цельным творением» стал знаменитый Заратустра, первую часть которого Ницше написал за десять дней, последовавших после разрыва с Лу.

И написана она была, по словам давнего друга Петера Гаста, «из его иллюзий о Лу».

«Именно Лу, — утверждал Гаст, — вознесла его на гималайскую высоту чувства».

«Она — воплощенная философия Ницше», — говорили современники.

— Как искусно, — с досадой воскликала ненавидевшая ее сестра Ницше Элизабет, — она использует максимы Фрица, чтобы связать ему руки! Надо отдать ей должное — она действительно ходячая философия моего брата!

Да что там сестра!

Практически все исследователи творчества Ницше считают, что именно Лу была прообразом Заратустры.

Сам Ницше признавал, что «вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость», чем между ним и Лу.

Все это означает только то, что именно двадцатилетняя Лу оказалась тем идеалом «совершенного друга», о котором всю жизнь мечтал Ницше, того, кто исполнен бесстрашия всегда быть собой и стремления стать «тем, что он есть».

И это, несмотря на то, что сам Ницше после мучительного разрыва с ней говорил, что «Лу — это воплощение совершенного зла».

Впрочем, ничего удивительного в этом не было.

К тому времени многие филсоофы говорили о том, что наиболее тонким воплощением идеи Люцифера могла стать абсолютно духовная женщина — полностью освободившаяся от всяких проявлений женской душевности.

Такая, как Лу того времени…

Вот только нужна ли миру женщина, «освободившаяся от всяких проявлений женской душевности?»

И как тут не вспоминть Н. Рериха.

«Когда в доме трудно, — писал он в „Твердыне пламенной“, — тогда обращаются к женщине.

Когда более не помогают расчеты и вычисления, когда вражда и взаимное разрушение достигают пределов, тогда приходят к женщине.

Когда злые силы одолевают, тогда призывают женщину. Когда расчетливый разум оказывается бессильным, тогда вспоминают о женском сердце.

Истинно, когда злоба измельчает решение разума, только сердце находит спасительные исходы.

А где же то сердце, которое заменит сердце женское? Где же то мужество сердечного Огня, которое сравнится с мужеством женщины у края безысходности?

Какая же рука заменит успокоительное прикосновение убедительности женского сердца? И какой же глаз, впитав всю боль страдания, ответит и самоотверженно и во Благо.

Не похвалу женщине говорим. Не похвала то, что наполняет жизнь человечества от колыбели до отхода».

Что же касается Лу…

Говоря откровенно, когда я читал о ее жизни, меня занимал только один вопрос: когда же наступит тот момент, когда от нее отлетит вся эта околофилософская мишура и заложенное в ней женское неачало возьмет свое?

И я совсем не удивился, когда этот момент наступил, и Лу все-таки вышла замуж за преподавателя восточных языков Фридриха Андреаса.

Брак был довольно странным: физической близости у супругов не было, ее посещали молодые любовники, а служанка родила ребенка от ее мужа.

Когда знакомишься с этим периодом ее жизни, то возникает такое ощущение, словно она старалась наверстать все упущенное ею в годы строительства коммуны.

В 1897 году Лу познакомилась с выдающимся австрийским поэтом-символистом Райнером Марией Рильке.

И именно с ее именем связана не только первая влюбленность поэта, но и ощущение настоящего счастья, потому что его понимал родной, духовно близкий человек.

Впоследствии их отношения стали дружескими и продолжались более двух десятилетий вплоть до смерти поэта.

В 1899 году Рильке, Лу и ее муж осуществили первое путешествие в Россию, во время которого австрийский поэт познакомился с Львом Толстым, русскими художниками Леонидом Пастернаком и прославленным Ильей Репиным.

Во второй раз Рильке приехал в Россию с Лу.

Они побывали в Киеве, увидели много памятников архитектуры, интересных произведений искусства.

Это путешествие и постоянное присутствие Лу вдохновило поэта на написание стихотворения «Карл Двенадцатый летит по Украине» и новелл «Как старый Тимофей умирал напевая» и «Песня о правде».

Более трех лет Лу была любовницей Рильке.