Женский хор

Такого, Сэнсэй, со мной не случится. Моя память редко ошибается.

– Как вы объясняете эти отличия?

– Насколько я понимаю, лучше всего мы запоминаем то, что связано с эмоцией. Но поскольку воспоминание хранится с эмоцией… – он улыбнулся, – оно изменяется, «гибнет под эмоцией», чтобы «соединиться с ней и войти в память».

– Это напоминает, – сказала я, неудовлетворенная его фигурой речи, – элемент пазла, который пытаешься втиснуть в слишком узкое пространство и который, стоит его вынуть, принимает свою прежнюю форму…

Он наклонил голову, посмотрел на меня и продолжил печатать.

Я глубоко вздохнула и задала вопрос, который уже долго вертелся у меня на языке:

– Почему вы так злитесь на гинекологов?

–  Мммм… Наконец мы дошли до вопроса стоимостью сто тысяч. Так уж и быть: текст, который я дал тебя прочесть, – эмбрион ответа.

– Но они не все такие!

– Конечно не все. Но на тех, кто делает свою работу хорошо, женщины никогда не жалуются. Проблема заключается в тех, кто делает ее плохо. Лично я считаю, что их слишком много. И нельзя молчать потому, что они не все такие. Нельзя замалчивать преступления одних, чтобы пожалеть других. Почему бы не изобличить полицейских, которые злоупотребляют властью, нечистоплотных юристов, коррумпированных политиков. Молчать – значит быть сообщником.

– Но профессиональная этика…

Он ударил ладонью по столу:

–  Мне плевать на профессиональную этику! Мои этические обязательства в первую очередь касаются пациентов и лишь потом других врачей. И если мне придется сделать выбор, я предпочту ошибиться с пациенткой, нежели оказаться правым против нее!

Долю секунды он молчал, как вулкан перед извержением. Странно, но я не испугалась, я знала, что этот приступ гнева направлен не на меня, я видела, с каким трудом он сдерживается, я чувствовала , что лучшее, что можно сделать, – это держать руки скрещенными на скрещенных же коленях и смотреть на него спокойно и с некоторым удивлением. Вдруг я сказала, совсем без иронии:

–  Мммм… Понимаю.

Он долго на меня смотрел, затем опустил плечи, покраснел и улыбнулся так, как будто его только что поймали с поличным, покачал головой и пробормотал:

– Прости. Я не хотел выходить из себя.

– Знаю…

– Видишь ли, – сказал он, протирая глаза, – с тех пор как я начал заниматься медициной, я руководствовался одной фразой, которая служила мне лейтмотивом и… – он посмотрел на потолок, как будто пытаясь найти там воспоминание, – почти девизом, мне и некоторым моим друзьям. Это была фраза Брехта, которую мы несколько видоизменили, чтобы она точно соответствовала нашим ощущениям: Тот, кто не ищет правды , – или трус, или идиот.

Меня вдруг стала колотить дрожь, я затряслась вся с головы до ног. Я продолжила:

–  Но тот, кто молчит сознательно,  – преступник.

Удивленный тем, что я завершила фразу, а также, наверное, почувствовав в моем голосе дрожь, он наклонился ко мне и положил ладонь мне на руку:

– Ты ее уже слышала?

Мне было трудно говорить, во рту вдруг резко пересохло.

– Эту фразу все время повторял мой отец.

– Твой отец. Как его зовут?

– Джон Этвуд. Вы его знаете?

– Нет. Ты сказала «повторял». Он умер?

– Нет. Насколько мне известно, он еще жив. Но я с ним больше не вижусь.

– С каких пор?

– Со дня рождения, когда мне исполнилось двадцать пять. Он собрал чемоданы и бросил меня, уехав в Канаду.

– Он тебя бросил? В двадцать пять лет не бросают!

– Когда человек внезапно исчезает, значит, он тебя бросил!

– Он уехал… ничего не объяснив?

Я с трудом сглотнула, мне становилось все хуже и хуже.

– Он позвонил через несколько дней, хотел объяснить, почему уехал, но я не стала его слушать.

Я бросила на него взгляд номер 12: если ты скажешь «Мммм…» или «Понимаю», я тебя убью,  – но он положил руку на стол и покачал головой, как будто никак не мог понять:

– А сегодня? Ты не хотела бы выслушать его объяснения?

– Что бы это изменило?

– Не знаю. Единственный способ это узнать…

–  Это спросить его самого, да, я знаю эту песню. Но мне это неинтересно. И я не хочу об этом говорить.

Я встала, подошла к шкафу, расстегнула халат, обернулась, увидела, что он раскрыл рот, и рявкнула:

–  Что?!!

– Вижу, ты хочешь домой…

– Да, я жутко устала, и потом… Мне плохо. – Зачем я это сказала?  – У меня болит живот, у меня ме…

Он покачал головой:

– Это твои дела.

Зажав в руке халат, я быстро подумала и спросила:

– А вы чем собираетесь заняться?

– Как и каждое воскресенье: после полудня пойду в маленькое отделение. – Он посмотрел на часы: – Мне пора, Аиша уйдет через пять минут.

– Я с вами, – сказала я, снова застегивая халат.

– Что? Ты уверена?

– Эй! Не надо обращаться со мной как с ребенком! Я все еще интерн в этом отделении, разве нет?

– Да, конечно.