Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

Эта проблема целей и средств с особой остротой встала перед деятелями «Народной Воли» на заре революционного движения в России, когда марксизм в лице В. И. Ленина еще не обрел в ней своей второй родины, когда революционная мысль еще только металась в поисках научной теории как руководстве к действию. И народовольцы сделали главным средством борьбы за свои социалистические идеалы индивидуальный террор, хотя и не могли не сознавать безнравственного характера этого средства. Ведь они встали на путь террора лишь будучи вынуждены к этому – после того, как претерпели его – и с избытком – от своих врагов. Первоначально они, лучшие юноши и девушки России занимались лишь мирной пропагандой социалистических идей, шли «в народ» с добрым словом, чтобы просвещать его и лечить его (они для этого специально учились педагогике и медицине), чтобы сеять в нем семена социализма. Но темные тогда еще крепостные крестьяне нередко и сами помогали правительству крепостников, предавая их в его руки. И на редкость благородное «хождение в народ» оборачивалось жестокой (да еще какой!) расправой с лучшими сынами и дочерьми народа. Не найдя никаких других средств борьбы со злом, они встали на путь террора, хотя не могли, конечно, не понимать, что заплатят за него еще более дорогой ценой, что правительственные репрессии на этот раз обернутся для них, совсем еще молодых, настоящим кошмаром. И все же до такой степени им было свойственно это чувство нравственной последовательности, до такой степени остроты осознавался ими этот поистине трагический разлад между нравственным характером цели и безнравственностью средства к ее реализации, в особенности же женщинами, по их великой женской доброте, что Софья Перовская, больше всех сделавшая ради подготовки убийства Александра II, непосредственно организовавшая его и принявшая в нем руководящее участие, после его успешного совершения разрыдалась… Так горько было сознание, что достижение насущной социальной цели благодаря репрессиям правительства невозможно без крайних и безнравственных в основе средств. Это сознание «греховности» убийства, хотя и признаваемого неизбежным и совершаемого во имя добра, очень ярко отображено в воспроизведенном выше тургеневском Стихотворении в прозе. Вы помните, что тогда как на вопрос, готова ли она на жертву, девушка без тени колебаний ответила сразу и односложно: да; на вопрос: Готова ли ты на преступление? девушка потупила голову… И лишь потом ответила, притом не односложным да, как на предыдущий вопрос, но полностью, членораздельно и точно: – И на преступление готова, – с тем чтобы не было на этот счет никаких неясностей, – что она даже готова жертвовать своим естественным вдвойне для женщины нравственным чувством последовательности и нравственным достоинством только бы помочь своему народу, хотя сколько-нибудь облегчить его участь. Можно полагать, что нечто подобное испытывала и легендарная Юдифь, вероломно поступившая с вражеским военачальником Олоферном, заманившая его в сети своей красоты и умертвившая его ради спасения своего народа (илл. 81). Этот эпизод послужил, как известно, сюжетом не для одного шедевра искусства. При взгляде на такое полотно невольно испытываешь двойственное чувство: при всем том, что ты не можешь не признать справедливости содеянного (тем более, что в отличие от «акции» Софьи Перовской, «акция» Юдифи и в самом деле привела к должному результату), тебя в то же время коробит вероломный и жестокий характер, одним словом, безнравственный характер самого средства, столь резко контрастирующий с благородною возвышенностью цели и с нежной красотой женщины, его себе позволившей. Скажу по совести, что я уже собирался воспроизвести здесь Юдифь Джорджоне (если и в самом деле, как предполагал вначале, снабжу это сочинение иллюстрациями, заимствованными из сокровищницы мирового искусства) без отрубленной головы Олоферна и окровавленного меча, – просто как впечатляющий образ спокойной и мирной женской красоты, до того они показались мне уродующими эту красоту. Но к несчастью, как говорится, ничего не поделаешь: на насилие нередко (ох, как не редко!) приходится отвечать насилием же, и принципы истинной человечности потому и идеальные принципы, что мы в состоянии лишь приближенно ими руководствоваться, хотя и призваны ими руководствоваться неукоснительно, если хотим оставаться людьми и не опуститься до уровня диких животных, жестоких по неразумию. И уже то, что нас коробит от сознания безнравственности средства при всем убеждении в его неизбежности, – уже одно это служит гарантией наступления лучших времен, когда такие средства останутся лишь в исторической памяти – среди других кошмаров прошлого.