Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека

Он прошел лесом, пересек голые холмы, накаленные зноем, и вышел в другой лес, более удаленный от моря, и сел у подножия огромного бука, где маленький ручей пробегал через ольховую чащу. <…> Минутами лес был совершенно безмолвен, воздух висел неподвижно, и даже птицы затихли в этом полуденном зное. <…>

Тони вдруг снова охватило чувство блаженства, внезапно нахлынувшего на него чувства благодатного покоя и гармонии, которая словно наделила его даром ощущать течение жизни, вливающейся в него и выливающейся из него с тихим, мелодичным звоном. Это было непохоже на блаженный восторг от прикосновения Эвелины, хотя и сродни ему; то ощущение было гораздо более субъективно насыщенное, острое, а в этом было что-то безличное, зыбкое, словно он приобщался к каким-то загадочным существам, неуловимым, но проникающим, как благоухание. Это было похоже на молчаливую беседу с богами.

Наконец он встал и, совершенно успокоенный, решительно направился домой, унося в памяти виденье лесной Тайны. Он мало говорил за обедом и почти не разговаривал с Эвелиной… он рано лег спать и сразу заснул без всяких снов. Проснулся он опять так же внезапно, словно какой-то голос позвал его, и снова его охватило непреодолимое стремление пойти к Эвелине, хотя он совсем не думал об этом накануне вечером и, конечно, даже не вспомнил о ней, когда засыпал… он увидел спящую Эвелину, укрытую простыней до самого подбородка.

Оттого ли, что он стал смелее, или, может быть, движимый той же таинственной силой, он на миг остановился у ее кровати, а затем тихо лег рядом с ней. Она не вздрогнула на этот раз, и он с радостным изумлением обнаружил, что она не спит, – она ждала его, но притворилась спящей, чтобы не нарушить словом чудо прикосновения. Она обняла его одной рукой, его лицо коснулось ее лица на подушке, и их дрожащие губы слились в долгом поцелуе. Тони казалось, что он теряет сознание. Золотистый сумрак в его закрытых глазах становился все бледней и бледней, когда кровь отхлынула от мозга, но затем он стал разгораться все ярче и ярче, по мере того как кровь медленно возвращалась обратно, и, наконец, Тони открыл глаза и встретился с глазами Эвелины – нежными и сияющими. И это головокружительное блаженство прикосновения пронизывалось мыслью, что рука его стала прекрасной. Это был решительный момент в его жизни – отныне женское тело всегда будет для него прекрасным и желанным.

Они лежали в объятиях друг друга почти неподвижно. Они потеряли представление о времени и им казалось, что пролетело лишь одно сверкающее мгновение, когда они услыхали бой часов, и Эвелина шепнула:

– Пора, уходи, дорогой мой, но приходи завтра.

– Ты похожа на лес, на солнце и цветы…

– Ш-ш. Тебе пора идти. Но приходи…

– Да.

Последний поцелуй – полустыдливое, полустрастное признание, и он ушел.

Каждое утро в течение всего пребывания Эвелины Тони на рассвете пробирался в ее комнату и лежал в ее объятиях, предаваясь новообретенному блаженству прикосновения. Все это было так непосредственно, так невинно. В первый раз Эвелина, должно быть, в самом деле испугалась его появления, и инстинктивно из страха уже готова была закричать и прогнать его, но что-то в прикосновении этих юношеских рук к ее девственному телу парализовало ее, заставило ее уступить этому прикосновению, сначала равнодушно, а потом вдруг с внезапным восторгом, захватившим ее так же неудержимо, как и его. Она оправдывала себя тем, что это всего лишь невинная игра с большим мальчиком, но втайне она чувствовала, что прикосновение его – это прикосновение мужчины. Его обожание и восторг привлекали ее так же неотразимо, как прикосновение его молодого, сильного мужского тела, так просто и естественно искавшего ее тела и так бессознательно будившего ее чувства. Она пробовала бороться с собой и даже убеждала себя, что не позволит больше этому большому мальчику ласкать себя и на другой день заперла на ключ дверь своей комнаты, когда ложилась спать. Но минут за десять до прихода Тони она проснулась, пролежала несколько минут напряженно, не двигаясь, затем быстро и бесшумно отперла дверь, постояла секунду перед зеркалом, а когда услыхала, что он взялся за ручку двери, легла и притворилась спящей.

В десять часов утра в день ее отъезда Тони вместе с родителями поехал провожать ее на станцию. Воспользовавшись моментом, когда мистер и миссис Кларендон отошли, Эвелина взяла его за руку и спросила:

– Ты не забудешь?

Он посмотрел ей в глаза и сказал:

– Никогда, никогда! Я буду носить тебя в своем сердце, ты будешь жить в нем, как жемчуг в раковине.

Она, по-видимому, была тронута и, помолчав, сказала:

– Обещай, что ты никогда никому не скажешь об этом, не проговоришься, пока я жива.

Он снова с обожанием посмотрел ей в глаза и промолвил:

– Даю тебе честное слово, дорогая Эвелина.

Их заслонял от всех станционный столб и сваленная на платформу груда багажных тюков. Эвелина внезапно нагнулась и поцеловала Тони в губы, потом, остановив его взглядом, повернулась и пошла навстречу его родителям. <…>