Жены и дочери

На этом разговор прервался. Принесли свадебный пирог и вино, подавать их на стол досталось Молли. Впрочем, последние слова миссис Гудинаф все звенели у нее в ушах – она пыталась найти им хоть какое-нибудь толкование, кроме самого очевидного. Более того, ей довелось убедиться в его правоте: сразу после того, как миссис Гудинаф откланялась, миссис Гибсон пожелала, чтобы Молли отнесла поднос на столик, стоявший у раскрытого бокового окна, – там все стояло наготове для новых посетителей; прямо под этим окном пролегала тропинка, которая вела от входной двери к дороге. Молли расслышала, как миссис Гудинаф говорит внучке:

– А миссис Гибсон эта не из простаков. Роджер Хэмли как пить дать унаследует Холл со всем состоянием, а она посылает туда Молли с визитом…

Дальше ее речь оказалась за пределами слышимости. Внезапное подтверждение того, что именно хотела сказать миссис Гудинаф, едва не заставило Молли расплакаться, – очевидно, пожилая дама считала, что Молли предосудительно посещать Хэмли-Холл, пока там живет Роджер. Да, миссис Гудинаф была простой, лишенной всяческой утонченности женщиной. А миссис Гибсон, судя по всему, и вовсе не заметила намека. Мистер Гибсон же считал само собой разумеющимся, что Молли и сейчас может без всяческих церемоний гостить в Холле, как гостила раньше. Да и Роджер говорил об этом с такой прямолинейностью, – очевидно, он не усматривал ничего зазорного в этом визите – визите, которого до того она ждала с таким радостным предвкушением! Молли почувствовала, что никогда и ни с кем не сможет поделиться теми мыслями, на которые навели ее слова миссис Гудинаф, никогда не сможет первой заговорить о возможном предосудительном подтексте ее визита, от одной мысли о котором она заливалась краской. Потом она попыталась найти утешение в здравомыслии. Если бы визит этот был опрометчивым или неприличным, если бы в нем было хоть что-то неблагопристойное, разве ее отец первым не наложил бы на него вето? Впрочем, толку от здравомыслия было немного, потому что слова миссис Гудинаф направили фантазии Молли по новому пути. Чем старательнее она гнала от себя эти фантазии, тем настойчивее они откликались (как откликнулся Дэниэль О’Рурк, когда Лунный Человечек попытался согнать Дэна с его места на серпе прямо в пустое пространство) – «чем больше будешь нас ты гнать, тем крепче мы сидим»[100]. У кого-то подобные тревоги юной девушки, возможно, вызовут улыбку, но для нее это были очень реальные и мучительные тревоги. Единственное, что могла сделать Молли, – это дать себе слово, что посвятит все время без остатка утешению милого старого сквайра, его телесному и душевному благополучию, попытается залатать все прорехи, какие возникли в его отношениях с Эме, а на Роджера будет обращать как можно меньше внимания. Славный Роджер! Добрый Роджер! Милый Роджер! Будет очень сложно избегать его, не нарушая при этом элементарных правил приличия, однако это – верная линия поведения, а если им случится оказаться вместе, она будет вести себя как можно естественнее, в противном случае он может заметить в ней перемену; только как это – естественнее? До какой степени она должна его избегать? Может, он и не заметит, что она чурается его общества, что тщательно подбирает каждое слово? Увы! Не видать им больше никогда прежних безыскусных бесед! Она установила для себя определенные правила: решила полностью посвятить себя сквайру и Эме и выбросить глупые речи миссис Гудинаф из головы; однако прежняя свобода ее обращения исчезла, а с нею и добрая половина ее очарования, вернее, это чужие люди, которые не знали ее ранее, не заметили бы теперь доброй половины ее очарования, – скорее всего, они сочли бы ее скованной и неловкой, склонной сначала произносить слово, а потом брать его обратно.

Она так была не похожа на себя прежнюю, что Роджер ощутил перемену сразу по ее прибытии в Холл. Она тщательно отмерила количество дней, которые собиралась там провести, – ровно столько же, сколько провела в Тауэрс. Она боялась, что если визит ее будет короче – это обидит сквайра. Но в каком же великолепии предстал ей Холл, залитый сиянием ранней осени! А у входной двери стоял Роджер – он дожидался ее, он хотел ее встретить. Потом он ушел внутрь – видимо, позвать невестку, – та робко подошла, облаченная в глубокий вдовий траур, держа на руках сына, будто бы скрывая за этим свое смущение, впрочем мальчик вырвался и побежал навстречу экипажу, поприветствовать своего приятеля-кучера и выудить у него обещание поехать покататься. Роджер по большей части молчал; ему хотелось, чтобы Эме чувствовала, что она невестка владельца дома, но застенчивость мешала ей много говорить. Она просто взяла Молли за руку и отвела в гостиную, а там, во внезапном порыве признательности за то, с какой лаской Молли ухаживала за ней во время болезни, порывисто обняла Молли и подарила ей долгий нежный поцелуй. После этого они стали подругами.