Жены и дочери

Молли очень полюбила Эме: не скованная стеснительностью, она делалась очень милой и очаровательной, но она постоянно ощущала неловкость своего положения в доме сквайра, и это, в свою очередь, отвращало его; да и сам он по большей части демонстрировал ей свои худшие стороны. Роджер изо всех сил стремился их сблизить и несколько раз советовался с Молли о том, каковы, по ее мнению, наилучшие способы этого достигнуть. Пока разговор шел об этом, Молли говорила спокойно и разумно – в манере, унаследованной от отца, но, стоило им исчерпать эту тему, она вновь занимала все ту же неестественную позицию исполненной достоинства сдержанности. Ей было нелегко вести себя столь чуждым ей образом, особенно в те моменты, когда ей казалось, что Роджеру это причиняет боль; тогда она уходила к себе, и ее вдруг начинали душить слезы, и она мечтала об одном – поскорее бы этот визит завершился, поскорее бы оказаться в спокойной обстановке родного дома, где ничего не происходит. А потом настроение ее менялось, каждый из быстро летящих часов представлялся ей неоценимым сокровищем, счастьем, которое предстоит с трепетом вспоминать всю жизнь. Ибо Роджер прикладывал огромные усилия к тому, чтобы визит ее стал приятным, – хотя она об этом и не подозревала. Он старался скрыть, что это он замышляет и приводит в исполнение их маленькие планы на каждый день, ибо ему казалось, что он, неведомо как, сильно уронил себя в ее мнении. Но так все и шло: однажды Эме предложила сходить за орехами, в другой раз маленький Роджер смог насладиться неслыханным блаженством – чаем на свежем воздухе, на третий тоже было придумано какое-то развлечение; именно Роджер претворял в жизнь все эти нехитрые затеи, которые, как он знал, придутся Молли по душе. Ей же представлялось, что он просто с готовностью осуществляет планы Эме. Неделя уже шла к концу, и вот как-то утром сквайр обнаружил Роджера в старой библиотеке: да, перед ним лежала раскрытая книга, но сам он так глубоко ушел в свои мысли, что даже вздрогнул, когда неожиданно вошел отец.

– Я так и думал, что найду тебя здесь, сынок! Мы еще до зимы переделаем эту дряхлую комнату: тут так пахнет сыростью, однако, вижу, тебе-то тут нравится! Я хотел попросить тебя сходить со мной на тот участок в пять акров. Я полагаю засеять его травой. Пора бы тебе подышать свежим воздухом, смотри, какой у тебя унылый вид, и всё книги, книги, книги! А уж они-то могут высосать здоровье из любого.

Отец пошел с сыном посмотреть участок, и они едва обменялись парой слов, пока не удалились от дому. И тут Роджер выпалил первую фразу, да так внезапно, что сполна отплатил сквайру за его нежданное появление в библиотеке:

– Отец, ты не забыл, что через месяц я возвращаюсь в Африку? Ты говорил, что хочешь переделать библиотеку. Если это ради меня, я уезжаю на всю зиму.

– А у тебя нет возможности отказаться? – просительным тоном сказал сквайр. – Я уж подумал, что ты позабыл про все это.

– Ничего подобного! – с тенью улыбки проговорил Роджер.

– А может, они уже нашли кого-то другого, кто завершит твою работу.

– Кроме меня, ее никто не может завершить. К тому же я ведь дал им обещание. Когда я написал лорду Холлингфорду, что вынужден вернуться домой, я дал слово, что вернусь в Африку еще на полгода.

– Да, я знаю. Ладно, может, хоть после этого ты успокоишься. Мне всегда будет тяжело с тобой расставаться. Однако, полагаю, для тебя оно так лучше.

Румянец Роджера сделался еще ярче.

– Я полагаю, ты имеешь в виду… мисс Киркпатрик. Вернее, миссис Хендерсон. Отец, хочу сказать тебе раз и навсегда: мне кажется, что я тогда слишком поспешил. Теперь же я доподлинно уверен, что мы не подходим друг другу. Ее письмо, которое я получил на мысе Доброй Надежды, больно меня ранило… Но теперь мне представляется, оно было к лучшему.

– Совершенно верно. Разумный ты у меня, сынок, – сказал сквайр, оборачиваясь и крепко пожимая руку сына. – Давай я еще скажу тебе, что сам услышал на днях, когда ездил на собрание мировых судей. Там все говорили, что она была помолвлена с Престоном и бросила его.

– Я не желаю слышать о ней ничего дурного; пусть у нее есть определенные слабости, я никогда не забуду, как когда-то ее любил.

– Ну что же, может, ты и прав. Я-то ведь был не слишком суров в этом деле, Роджер? Бедный Осборн! Зря он так таился от меня. Я пригласил твою мисс Синтию сюда с визитом, да и маменьку ее тоже – на деле-то я не такой уж свирепый. Вот только было у меня в жизни одно-единственное желание: чтобы Осборн женился, как подобает отпрыску древнего рода, а он отыскал себе эту француженку без всякой родословной, только с…

– Да бог с ней, с ее родословной! Ты посмотри, какова она сама! Меня очень удивляет, папа, что ты не ценишь ее смиренный и нежный нрав.