Совсем другая картина наблюдалась там, где во главе дела стояли или реабилитированные и выпущенные сравнительно недавно из тюрем и лагерей старые спецы вроде Петра Степановича Всеношного, или даже буквально вчера закончившие высшие учебные заведения выходцы из рабочих и крестьян. Правда, первые были слишком осторожны и боялись рисковать, но делали свою работу грамотно и старательно; вторые, хотя и часто ошибались, зато умели свои ошибки признавать и устранять, а главное, быстро набирались опыта и умения руководить не только делом, но и людьми, работа у них спорилась, люди смотрели веселее. К тому же молодые руководители редко пользовались своими привилегиями, они жили с рабочими в одних бараках, ели из одного котла, говорили с рабочими на их же языке, — и все это без всякого насилия над собой и без желания подладиться под рабочего человека.
На таких стройках, около таких людей Алексей Петрович задерживался дольше, отсюда шли его особенно удачные репортажи и очерки. Разница как в делах, так и в положении между революционными неучами и молодыми выдвиженцами настолько бросалась в глаза, что Алексей Петрович к концу своего путешествия уже усматривал в этом некую историческую закономерность, пытался эту закономерность так или иначе обозначить в своих очерках и репортажах, хотя и понимал, что грамотных кадров, «которые решают все», еще мало, за ними будущее, а работать надо сегодня и работать приходится с теми людьми, какие имеются.
Он знал, что в Москву на него идут многочисленные жалобы, но, встав на путь беспристрастного судьи, Задонов с этого пути не сходил до самого конца, он все время видел на себе слегка прищуренный взгляд табачных глаз Сталина, — и это подхлестывало его, заставляло не поступаться своими принципами и не идти ни на какие компромиссы. При этом Алексей Петрович отлично понимал, что вряд ли его статьи, репортажи и очерки — те из них, которые печатались без всякого изъяна, — смогут что-то решительно изменить в существующем положении. Но однажды по одной из его статей были сняты и отданы под суд все руководители строительства горнообогатительного комбината в Кемеровской области, и он испытал от этого чувство такого удовлетворения, какого не испытывал даже от публикации самого удачного материала. Он почувствовал свою нужность для своей страны, для своего народа, а не просто удовольствие от метко сказанного слова.
После того случая, слух о котором догнал его уже в Забайкалье, Алексей Петрович окончательно уверовал в то, что его материалы читает сам Сталин и что решение об отдании под суд нерадивых руководителей было принято им лично: все произошло так быстро, что без вмешательства сверху разбирательство по его статье длилось бы недели и месяцы. Алексей Петрович даже попытался раза два мысленно поставить себя на место Сталина и посмотреть на свою работу его глазами, но из этой попытки ничего не вышло, И не потому, что он не знал Сталина и его взглядов на действительность, — ему-то как раз казалось, что он это знает очень хорошо, — а потому, что смотреть чужими глазами на свои писания способен не был: писал так, как писалось и как смотрелось, все остальное только мешало, превращая свое в нечто искусственное и чужое.
Сделал Алексей Петрович и еще одно для себя важное открытие из наблюдаемой им жизни на огромных просторах, прилегающих к Транссибу, открытие, которое, собственно говоря, и не было открытием вообще, ибо об этом долдонили все средства партийной пропаганды, но именно потому, что они долдонили с такой назойливостью, как-то не особенно в это верилось. Зато теперь эти расхожие сентенции приобрели в глазах Алексея Петровича глубинный смысл, потому что так или иначе вовлекали в себя новые стороны жизни народа, и он как-то по-новому взглянул и на себя, и на свою партийность, и на историю России, и на роль Сталина в тех переменах, которые происходили в стране.
Только теперь Алексей Петрович осознал вполне: при таком размахе созидания современной индустрии исключительно коллективный труд в сельском хозяйстве может соответствовать и этому размаху, и традициям народа, и природным условиям, и поставленным задачам. Все это как-то неожиданно связалось в одно целое, но такое целое, какого раньше он не подозревал за такими расхожими понятиями, как социалистическая индустриализация промышленности и социалистическая же коллективизация сельского хозяйства.