Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Во-первых, он успешно закончил дела, ради которых был командирован в Тверь, в этот заваленный грязным весенним снегом древний русский город на берегу Волги; во-вторых, вчера вечером он получил два письма: одно от жены, второе от приятеля, артиста Малого театра. Оба письма были коротки и похожи одно на другое, то есть практически не содержали ни новостей, ни рассуждений о чем бы то ни было, ни фамилий кого бы то ни было.

В письме жены сообщался всего один факт: дочь, учащаяся музыкальной школы по классу скрипки, выступила в детском концерте, и ее очень хвалил сам Шостакович. А приятель писал, что в театре готовится новая постановка, и ему предложена одна из главных ролей. И это все.

Из этого отсутствия новостей Пакус сделал вывод, что дома все обстоит благополучно и, следовательно, беспокоиться не о чем. Главное же — в письме жены не было ни одной условной фразы, которая бы сигнализировала о какой-то опасности, о каких-то из ряда вон выходящих происшествиях, касающихся лично его и его семьи, а вклеенная подковкой волосинка не была потревожена перлюстрацией.

Еще в прошлом году, едва выслали из страны Троцкого и начались аресты его сторонников, Пакус, опасаясь за свою судьбу, хотя и не примыкал официально к оппозиции, придумал десятка три ничего не значащих фраз, каждая из которых имела тот или иной тайный смысл, — на случай переписки с женой, поскольку часто ездил в командировки по линии ОГПУ, и даже на тот случай, если бы его арестовали.

Так, например, фраза: "Солнышко у нас в последние дни светит все реже" или: "Дождь (снег) у нас в последние дни идет все реже" означала, что к ним домой приходили с обыском. Изменение порядка слов несло дополнительную информацию, многоточие в конце фразы означало, что в ней зашифрована фамилия. Были фразы, сообщающие об аресте того или иного сослуживца Льва Борисовича, или просто приятеля, о вызове жены в райотдел ГПУ и прочая, и прочая, то есть о тех несомненных признаках приближающейся грозы, к которой необходимо приготовиться заранее.

Пакус заставил жену вызубрить все эти фразы и вникнуть в систему их построения, и пока он торчал в Твери, расследуя дело о вредительстве в железнодорожных мастерских, жена сообщила ему таким образом о некоторых арестах, о которых сам Пакус смог бы узнать лишь по возвращении в Москву.

Жена его, Варя, работала в наркомате юстиции, ей было известно многое из того, что шло по линии ее ведомства, и о многом Пакус узнавал раньше своих коллег по ОГПУ, что позволяло ему свободнее ориентироваться в происходящих событиях.

За минувший месяц арестовано было по нескольку работников наркоматов торгового и речного флота, промкооперации и других ведомств, — все из старых русских спецов, а также с дюжину националистически настроенных русских писателей и историков, экономистов и искусствоведов, не имевших к Троцкому никакого отношения, а к Пакусу — тем более. Судя по всему, кампания борьбы с троцкизмом пошла на убыль, началась очередная чистка среди старой интеллигенции, замена их на людей новой волны.

Впрочем, если по большому счету, то есть диалектически, все эти жертвы надо относить исключительно к издержкам классовой борьбы, жестокой и непримиримой, к издержкам, к которым Пакус был подготовлен всей своей предыдущей жизнью: подпольем, арестами, тюрьмой и ссылкой, эмиграцией, революциями и гражданской войной. Осознание этого оправдывало собственные поступки, успокаивало же далеко не всегда: слишком много за ним числилось всяких щекотливых дел, в тайны которых посвящены весьма немногие, а с точки зрения власти посвященных вообще не должно быть. К тому же участились случаи бегства за границу весьма ответственных и осведомленных товарищей, и Пакус нутром чувствовал всеобщее недоверие друг к другу, расслоение «тонкого слоя революционеров», о котором частенько с неодобрением поминал сам Ленин, на мелкие группы, профессиональные сообщества и даже национальные кланы. Все это мешало делу, создавало атмосферу нервозности и неуверенности.

Но что же делать? Уйти? Попроситься на покой? Он имеет право — хотя бы по состоянию здоровья. Увы, уйти в сторону вещь совершенно нереальная: легче стать членом "ордена" всесильного Главного Политического Управления, чем выйти из него. Наконец, пока он на плаву, он может как-то предотвращать возможные на себя поползновения, а стоит отойти от дел, как станешь совершенно беззащитным. Да и не может он уже без дела — именно без этого дела, — жуткого, затягивающего, как трясина, где сам ходишь по острию ножа, но зато в твоей власти жизни других людей, и ты можешь, как господь бог Саваоф, казнить или миловать.

Побрившись, умывшись и одевшись, Пакус вышел из гостиницы. Стоя на крыльце, он всей грудью осторожно втянул в себя свежий воздух, напоенный густыми запахами, подождал реакции легких, не дождался, задрал голову к небу и улыбнулся: черт с ним со всем, а сегодня он будет дома! Главное — не давать воли своему слишком богатому воображению.