Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— А-а! Товарищ Пакус! — воскликнул начальник отдела Перепелов, сорокалетний здоровяк с красным лицом и льняными волосами, поднимаясь из-за стола и выходя навстречу Пакусу с протянутыми руками и подобострастной улыбкой на толстых губах, так не идущей к его большому мясистому лицу. — Очень кстати! Очень кстати! А как поживает ваш тезка Каменев? А? — и, обхватив ладонь Льва Борисовича огромной ручищей, стиснул ее так, что Пакус даже присел от боли. Перепелов захохотал, довольный своей шуткой, повторяемой, поди, уже в десятый раз. Оборвав смех, он отпустил руку, спросил, ткнув толстым пальцем в лежащую на столе раскрытую "Правду":

— Читали? Маяковский, понимаете ли (у него это звучало: па-аители), застрелился… Надо же, а? Давно ли, па-аители, Есенина ругал за самоубийство, и вот на тебе! Кто бы мог подумать…

Перепелов говорил густым басом, смеялся — точно рычал, при этом дышал в лицо собеседнику убоистым запахом чеснока и водочного перегара.

— Да-да, читал. Такая жалость. Уж не поэтому ли у вас, товарищ Перепелов, с утра такое, я бы сказал, весьма игривое настроение? Вроде радоваться нечему, — усмехнулся Лев Борисович. — Уж не к дождю ли?

Перепелов обнял "московского гостя" за плечи, подвел к стулу, усадил, не переставая в то же время оглушать его своим басом и обдавать омерзительной вонью.

— Скорее, к морозу! — хохотнул он. — А Маяковский… Я где-то читал, па-аители, что поэты к старости впадают в детство. Маразмом называется. Поэтому господь и прибирает их пораньше… от греха, па-аители, подальше. А то изнасиловал бы какую-нибудь малолетку, ха-ха-ха! На Руси все поэты так кончают. Не заметили?

— Насилованием малолеток?

— Именно, именно! Я про это самое и толкую. А что выпил, так это… па-аители… — Перепелов, не закончив фразы, сел за стол, бросил на вытертое зеленое сукно руки-лопаты, заговорил серьезно: — Тут, дорогой мой товарищ Пакус, открылось одно обстоятельство. Па-аители, вчера московским поездом приезжает человечек, некто, па-аители, Ситин. И этот человечек оказывается, па-аители, связником между нашими, тверскими, заговорщиками и саратовскими. Сейчас его потрошат в изоляторе. Возможно, что это тот самый, па-аители, штрих, которого нам не хватает для завершения всей картины.

— Почему вы решили, что нам не хватает какого-то штриха? — спросил Пакус, брезгливо морщась и отстраняясь от стола. — И почему вы решили, что он связник?

— А мы на него, па-аители, получили ориентировку из Москвы, — снова весело хохотнул Перепелов. — Вы уж домой ушли, так мы решили, па-аители, вас не беспокоить… Как вам это кажется? А? По-моему, пташка попалась весьма интересная, и может оказаться, па-аители, этим недостающим штрихом.

Пакус испытующе глянул на Перепелова: не нравился ему сегодняшний Перепелов, не нравилось, что именно сегодня вдруг появился этот связник. Да и связник ли? Само дело о вредительстве в железнодорожных мастерских Твери было во многом надуманным местными пинкертонами. Об этом поступили сигналы в Москву, и именно это привело сюда следователя по особо важным делам. Но начальник отдела, отправляя Пакуса в Тверь, потребовал от него не столько установления истины, сколько искоренения остатков либерализма, которые еще присущи некоторым нашим провинциальным управлениям.

— Люди должны увидеть, что мы караем не только интеллигенцию и спецов, но и рабочих, и членов партии, если они изменили делу пролетарского интернационализма. Так что, товарищ Пакус, сети забрасывай как можно шире, чтоб ни один пескарь не ушел, — напутствовал Пакуса его начальник. — А если кто из Тверьупра станет вставлять тебе палки в колеса, то и с ними особо не церемонься.

Что ж, в этом был резон. И Пакус не церемонился. К тому же заговор все-таки имел место быть: тверские железнодорожники, крепко связанные с деревней, открыто выражали свое недовольство проводимой политикой в отношении крестьянства, то есть в отношении своих ближайших родственников. Терпеть такое положение было, разумеется, нельзя. А тут еще целых четыре аварии с человеческими жертвами…

— Пожалуй, вы правы, — раздумчиво произнес Пакус, кладя на край стола свою шляпу и закидывая ногу на ногу. — Не исключено, что этот Ситин связан не только с Тверью, но и с другими городами. Возможно, нам удастся раскрыть его связи и проследить всю цепочку… Из Москвы, разумеется. Однако…

— Вот-вот, я как раз, па-аители, на это и рассчитываю! — радостно подхватил Перепелов, потирая свои волосатые руки. И тут же нажал кнопку.

— Однако я хотел бы сперва покончить с теми немногими формальностями, которые нам остались, — закончил Пакус недовольным тоном прерванную фразу: он не любил, когда его перебивали. И потом, эта непозволительная фамильярность, граничащая с хамством… И такая несвойственная Перепелову возбужденность… С чего бы вдруг?

— Ну, это мы в момент! — весело откликнулся Перепелов и, обращаясь к молодому сотруднику, застрявшему в дверях, велел: — Костя, проводи товарища Пакуса в двадцать восьмой бокс. Ну, туда, где допрашивают этого… вчерашнего…