Жернова судьбы

Чтоб листочек клёновый передать ему.

Уж как мне младёшеньке, мне вечор малым спалось,

Мне вечор малым спалось, много виделось.

Сон приснился нехорош, нехорош, безрадостен,

Как его прогнать, скажи, ветер, побыстрей.

У меня младёшеньки перстень на мизинчике

Распаялся золотой на правой руке.

Выкатился камушек, зелен изумрудничек,

Выплеталась алая лента из косы.

Алая атласная лента ярославская –

Милого подарочек для девичьей красы…

Ах вы ветры буйные, ветры неразумные,

Отнесите весточку другу моему.

Вы задуйте в сторону, в сторону восточную,

Чтоб тоску младёшеньки передать ему21…

Мягкими, плавными жестами она то протягивала руки к невидимому возлюбленному, то подносила к глазам мизинчик, то перебирала тонкими пальцами, не знавшими грубой работы, свою девичью косу. Голос её, нежный, трогательный, не давал слушателям никакой возможности вдохнуть полной грудью и перевести дух, он увлекал за собой, в беспросветную пучину тоски и грусти.

Иван, утративший всю собранность и осторожность, полностью погрузился в мысли о будущем, между бровями появилась резкая складка, челюсти затвердели. Он не видел, что помещики ехидно посматривают на него и переглядываются.

Но вот Василиса допела, утёрла невидимую слезу, и Ваня словно вынырнул из глубины прохладного и глубокого озера, бережно принявшего в свои объятья его исстрадавшуюся душу, на поверхность, бурлившую от нестерпимого жара горевших в округе лесов… Воздух обжигал лёгкие, иссушал мысли…

– Ну что, Васёна, красавица моя, иди сюда! – Болтов похлопал по стулу рядом с собой, словно подзывая кошку. – Садись, отдохни, выпей вина! – с этими словами он щедро плеснул в пузатый бокал крепкой наливки.

Василиса, робко улыбаясь, подсела к столу, взяла бокал и пригубила напиток, с любопытством поглядывая из-под опущенных ресниц на приезжего барина. Саша тоже смотрел на неё, на её белую шею, изящные ушки, малиновые губы.

– А вы играйте, что застыли! – сказал хозяин музыкантам. – Вам бездельничать никто не разрешал!

Артисты, не отдыхавшие сегодня ни секунды, снова заиграли.

– Митрофан! – приказал Болтов. – Поди сюда!

Один из скрипачей, рыжеватый мужик, по виду немного за тридцать, опустил инструмент и подошёл к барину, выжидательно глядя на него.

– Помнишь наш разговор? – прищурился Болтов.

– Как не помнить, барин.

– Я обещал тебе вынести решение, и вот что я решил… – помещик замолчал, а Митрофан с надеждой смотрел на своего господина.

– Завтра ты забираешь жену, детей и отправляешься в деревню. Будешь тягловым мужиком.

Митрофан как стоял, так и рухнул на колени, отчаяние проступило на его лице:

– Да как же так, батюшка, отец родной, как же я…

– Что как же ты? – передразнил его помещик.

– Как же я на земле-то буду работать?? Ведь как ваш батюшка покойный о пятнадцати годов отправили меня на инструменте учиться, я с тех пор землю-то и не пахал! – мужик всхлипнул и мотнул головой.

– Вспомнишь, – жёстко сказал Болтов.

– Да я же… отвык от землицы-то… отошёл… как к ей привыкнуть-то… – он протянул вперёд дрожащие ладони. – Как я ими работать-то буду… Отец родной, пожалейте, не отправляйте, молю! – Митрофан практически упал наземь, к ногам барина. – Что угодно буду делать, что прикажете, только не отсылайте… милостивец…

Милостивец толкнул его носком сапога:

– Я сказал, ты меня услышал. Жалоб твоих я выслушивать не намерен. Разбаловал отец покойный вас, распустил! Играешь ты плохо, работник из тебя никудышный, а будешь ещё кому жалиться – в рекруты продам! Встать! – Болтов снова пнул мужика, Митрофан с трудом, словно ему на шею повесили жёрнов, встал, не поднимая головы.

– Что стоишь?! – рявкнул помещик. – Иди играй!

Несчастный вернулся к музыкантам, поднял скрипку, но плечи его тряслись, руки дрожали, он даже не мог прижать инструмент подбородком, не то что начать играть… На глазах его выступили слёзы, он с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать. Болтов смотрел на потуги мужика, и глаза его наливались кровью. Выждав пару минут, в течение которых музыкант так и не смог прийти в себя, помещик злобно крикнул:

– Кузьма!

– Что прикажете, Николай Палыч?

– Отведи этого скота на конюшню да всыпь горячих!!

– Слушаюсь, – приказчик взашей вытолкал Митрофана, который, всхлипывая и утирая глаза рукавом, даже не подумал сопротивляться.

– Будет ещё перечить моей воле! – гневно сказал помещик, окидывая налитыми кровью глазами замерших в испуге музыкантов. – Играть, мерзавцы! Всех перепорю!

Музыка грянула, но до того нестройно и недружно, что даже Саша покривился, а Болтов окончательно пришёл в ярость и вскочил, испепеляя крепостных взглядом:

– Позорить меня удумали?! Перед гостем?!! Да я вас!.. – он задохнулся от бешенства.

Мужики, потупив взгляд, молчали, лишь Петька посмел обратить к хозяину левую ладонь, пальцы которой кровоточили, и пробормотать:

– Барин, мочи больше нет играть, ведь цельную седмицу, с утра до ночи, без обеда, без роздыху… – он не закончил, потому что барский кулак с размаху ударил его по лицу. Раздался хруст, Петька отшатнулся, охнул, схватился за сломанный нос, из которого обильно потекла кровь.