Жернова судьбы

– Кузьма! – гаркнул Болтов, бешено вращая глазами.

– Что, Николай Палыч? – приказчик просунулся в дверь.

– Этого выпороть так, чтоб неделю сидеть не мог! – прошипел барин. – А вы, скоты, играть! Играть так, чтоб у меня душа ковром шелковым расстелилась!!

Музыканты, перепуганные произошедшим, подняли инструменты и из последних сил заиграли. Болтов ещё немного постоял перед ними, затем вернулся за стол:

– За всем следить надо, Александр Андреич, за всем! Так и норовят от работы отлынуть! А я кормить их должен, дармоедов!

– Чтой-то вы разволновались, барин, – медово сказала Василиса, – успокойтесь, так нельзя, навредить себе можете!

– Ох, Васёна, – он ещё подлил ей наливки. – Выпей с нами, птичка моя певчая, да спой ещё!

Девица вновь лишь пригубила вина и отставила бокал:

– Николай Палыч, голубчик, отпустите музыкантов, я вам с вашим другом голосовую спою, они мне только мешать будут.

Саша не сводил с неё глаз, думая, как повезло его приятелю, что у него есть такая красивая, голосистая девка, которая в нём души не чает. Тут же вспомнил Пульхерию, которая всегда была похожа на натянутую до предела тетиву лука, вспомнил свой крепостной гарем и поморщился: надоели, пора их замуж выдать да других набрать.

Словно подслушав его мысли, Болтов сказал:

– Мне нет нужды, Зарецкий, гарем держать: у меня есть Василиса, настоящая одалиска! А для развлечения все девки и бабы в деревне – мои. Котору захочу, ту и приведут в покои, ни одна целка и мало-мальски красивая баба мимо меня не проскочит! – он грубо захохотал. – Все невесты сначала ко мне на пробу идут и лишь потом – к мужу!

– А когда они закончатся? – поинтересовался Саша. – Целеньких ведь не так много.

– Так новые подрастают! Эти крестьяне плодятся, как кролики, не успеешь оглянуться – в каждой семье по новой девке, да и зачем долго ждать? Двенадцать, тринадцать – хороший возраст для услады, таких я и неделю могу у себя держать. Так-то, Зарецкий. Ну, иди, потешь меня! – он ущипнул девушку за щёку.

Иван, который во всю речь помещика стоял не поднимая головы и лишь изредка взглядывал то на него, то на Василису, постепенно преисполнился отвращением к этому маленькому омерзительному человеку. И так он был ему противен, а уж после этих слов – и подавно. В глазах девушки же он заметил тоску и понял, что она, по всей видимости, любила своего барина и страдала от его измен.

«Они думают, что у нас нет никаких чувств и с нами можно обращаться как угодно», – горько подумал он, приказывая себе молчать.

Василиса спела ещё две песни, и барин отпустил её, милостиво разрешив поцеловать руку.

– Ну что, друг, пора и нам на покой? – спросил у Саши. – Лакей тебя проводит в опочивальню, потом я тебе девку свеженькую пришлю… или не надо? – хитро прищурился он.

– Надо, надо, – встрепенулся тот, распалённый созерцанием Василисы. – Даже очень.

– Ну, славно, а пока давай дело завершим. Кузьма! – в очередной раз воззвал он.

– Что изволите? – приказчик открыл дверь.

– Моё поручение выполнил? О котором я днём говорил?

– Как же, Николай Палыч, конечно!

– Тогда действуй.

– Слушаюсь! Ребята, заходите! – крикнул Кузьма, и двое молодых крепких мужиков, зайдя в столовую, подошли к ничего не подозревающему Ивану, схватили его и скрутили руки верёвкой.

– Авдейка готов? – спросил помещик.

– Ждёт приказаний.

– Ну, пусть займётся! Отведите!

Мужики поволокли Ивана, который только и успел сказать:

– Барин! За что?!

– Когда он ел? Пил? – деловито осведомился Болтов.

– Да не знаю, – замешкался Александр. – Утром, думаю, потом некогда было.

– Это хорошо.

– А кто этот Авдейка? – полюбопытствовал Зарецкий.

– Это мой палач. Настоящий Малюта Скуратов, истинный художник в своём деле! – похвастался Болтов. – Он твоего парня шёлковым сделает. Ковром к твоим ногам стелиться будет, вот увидишь!

– Только, Николай Палыч, не покалечь его, – попросил Александр. – Конюх он больно хороший, да и вообще работник ценный.

– Насчёт этого не переживай, у меня строго. Ну, Александр Андреич, пора и нам отдыхать! – Болтов встал из-за стола, всем своим видом показывая, что вечер завершён и завершён как нельзя лучше.

Утром, которое у господ началось не ранее одиннадцати часов, а у подневольных им людей – не позднее пяти, Александр Андреевич Зарецкий проснулся на пуховой перине под пуховым же одеялом и почувствовал, что весь взмок. Рядом кто-то сопел, Зарецкий недоумённо повернулся и увидел крепостную девку, которую вчера подложил ему для плотских утех заботливый помещик. Она уютно свернулась, засунув под розовую щёку ладонь, на губах блуждала улыбка. Он с минуту её рассматривал, припоминая, как звать, но так и не вспомнил, откинул одеяло, обнажив её ничем не прикрытые прелести. Но зрелище это не вызвало у него ни умиления, ни сладострастия, помещик грубо толкнул её в плечо:

– Эй ты, проваливай!

– А? – девка открыла глаза, спросонья ещё не понимая, что от неё хотят.