Жернова судьбы

Здесь ничего не изменилось: те же хозяйственные постройки, дорожки, протоптанные босыми пятками ребятни, голубятня, качели, подвешенные на ветку крепкого дуба, беседка, в которой он проводил много времени, читая или мечтая, иногда разговаривая с матушкой… Вишни ещё не зацвели, конечно, но почки уже впитывали сладость соков и готовы были не сегодня-завтра набухнуть и выпустить лепестки благоуханных цветов.

На крыльце графа поджидали Матрёна и Василий – самые старые слуги дома.

– Доброго вам здоровьичка, молодой барин, – проскрипел Василий, абсолютно седой, сухой и согнутый почти в крючок, а Матрёна, приземистая дородная старуха, с трудом присела в реверансе.

– Здравствуй, Василий, Матрёна, – граф подал руку, к которой старики приложились с подобострастием. – Доложите обо мне графу.

– Сию секунду! – Василий заторопился, его согбенная спина выражала абсолютную почтительность.

– Не принести ли тебе чего, Михаил Петрович? – спросила старушка.

– Нет, Матрёнушка, не надо, я ненадолго.

– Пожалуйте, барин, граф Пётр Алексеевич вас ждёт! – скрипучим голосом объявил камердинер.

Граф снял шляпу, камзол, передал всё старику и прошёл в кабинет.

– Здравствуй, папа! – остановился в дверях, ожидая приглашения войти.

Завадский-старший сидел в кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом. Он повернулся на голос и уставился на сына пронзительным взглядом таких же, как у него, серых глаз. Они вообще были похожи. То, что называется порода, чувствовалось и в отце, и в сыне: орлиные носы (у отца он уже, правда, превратился в крючок, почти соприкоснувшись с подбородком), высокие надбровные дуги, стать, изящные пальцы, небольшие ступни. Только у Завадского старшего всё было высохшим, он как будто уменьшился к старости. И в который раз Михаил Петрович подивился, как этот человек, совсем не похожий на великана, мог тиранить всю свою семью, не давая никому спуску, и почему они все его боялись…

– Здравствуй, сын, подойди!

Граф подошёл, приложился к сухой прохладной руке, которая нещадно порола его в детстве, и отступил на шаг. Присесть ему никто не предложил.

– Зачем пожаловал? – спросил Пётр Алексеевич.

– Папа, у меня есть к тебе одна просьба, – начал Михаил Петрович.

– Я и не сомневался, что ты по делу, – недружелюбно сказал отец. – Никогда не приедешь просто так, проведать старика, всё только по празднику да по нужде. Не то что твоя сестра!

«Ну, может, она приезжает, потому что ты не порол её в детстве вожжами?» – подумал граф, вслух же сказал:

– Как ты, папа? Как чувствуешь себя?

– Хорошо, молитвами твоими и твоей жены, пока жив! Как бы вам не хотелось обратного! – пробурчал старый граф.

– Папа, Катюша передала тебе пастилу, – Михаил Петрович протянул коробку из кондитерского магазина, в который заскочил по дороге.

– Да? – из-под седых нависших бровей отец посмотрел на коробку. – Открой.

Михаил Петрович снял крышку, и по комнате разлетелся сладкий аромат свежей пастилы.

– Яблошная? – спросил старик.

– Да, папа, как ты любишь.

– А что ж одну коробку прислала?

Михаил Петрович едва сдержался, но спокойно ответил:

– В карете есть ещё, я сюда одну принёс.

Стариковская рука с пергаментной кожей взяла один кусочек, потом Пётр Алексеевич позвонил в колокольчик и приказал принести чаю и лишь после этого указал сыну на стул:

– Говори, какое у тебя дело.

Граф сел:

– Папа, дело весьма деликатного свойства… У меня есть друг, Александр Андреевич Зарецкий, сын генерал-аншефа Андрея Александровича Зарецкого. Ты, возможно, знаешь его?

– Отца прекрасно знавал, сына не довелось.

– Так вот, там весьма запутанная ситуация, но вкратце: у Александра Андреевича есть сводный брат Иван. Незаконнорожденный сын генерала и дворовой девки…

– И что тут деликатного? Вполне обычное дело. На то мы и баре, чтоб девки дрожали да мужик не дремал! – заявил отец и прихлебнул чай. – Пей, сын.

Михаил Петрович взял изящную чашку тонкого фарфора и отпил глоток вкусного, на вишнёвых листьях настоянного напитка.

– До Александра Андреевича дошли слухи, – продолжил граф, – что у душеприказчика его отца есть бумага, в которой половина имения отписывается этому бастарду! Там же лежит и вольная на него. И когда ему исполнится двадцать пять лет, бумага вступит в силу… они с Александром ровесники.

– Сколько им сейчас? – отец видимо заинтересовался.

– Двадцать четвёртый год идёт.

– И чего ждёт твой друг? Давно пора поехать к душеприказчику, изъять бумагу и уничтожить её! Славный был человек Андрей Александрович, но, видать, после гибели своих сыновей совсем ума лишился! Это же надо: ублюдку половину имения отписать! Этого допустить нельзя.

– Так всё дело в том, что Александр Андреевич не знает, кто этот человек! – воскликнул граф. – Известно только имя – Алексей! И вот представь, папа, он приезжает в имение, объявляет этого наглеца наследником и Александр Андреевич, законный сын, остаётся почти ни с чем!

– А почему бы ему не убить этого мерзавца? – свинцовым голосом спросил Пётр Алексеевич. – Камень на шею и концы в воду!

«Я бы тебе камень на шею с удовольствием надел, самодур!» – еле сдержался Михаил Петрович.