Жернова судьбы

С силой пнул его в зад, одновременно отпустив руку. Холуй упал, пропахав землю выставленным локтем, успев защитить от удара лицо. Хищно взвился с земли, развернувшись в прыжке. Иван, оскалив в усмешке белые зубы, швырнул ему под ноги отобранный нож, дал возможность поднять и лишь потом прыгнул, перекинув на лету засапожник в левую руку и воткнув под ключицу. Федька на долю секунды замешкался, и этого было достаточно Ивану, чтобы провернуть нож в ране и прянуть в сторону. Струйкой брызнула кровь, холуй взвыл, зажав плечо рукой, а Ваня, осклабившись, отбросил свой нож:

– Я тебе горло голыми руками вырву!

Увидев, что противник безоружен, Фёдор, потеряв осторожность, с криком устремился на него. Иван, не двинувшись с места, внезапно сложился пополам, подставив корпус. Не ожидая такого, Федька перелетел через него, потерял равновесие и рухнул спиной наземь. Иван, взревев, взмыл вверх и опустился на него, воткнув колени в грудь. Хрустнули рёбра, из раны фонтаном взметнулась кровь, голова безвольно мотнулась из стороны в сторону, во рту запузырилась кровавая пена. Глаза широко распахнулись в немом удивлении. Иван зажал его голову ладонями и безжалостно тряхнул:

– Видишь его?? Видишь Савву??

Фёдор закашлялся, губы его шевельнулись и остановились. Взгляд застыл, он уже видел смерть перед собой.

Иван резко и часто задышал, отвёл правую руку с напряжёнными, согнутыми пальцами назад и, словно тигр, ударил по ещё живому, шевелящемуся горлу. Из рваной раны хлынула тёплая кровь. Иван окунул в неё ладонь и размазал по лицу. Поднял вверх руку с окровавленным комком плоти и заревел в небеса:

– Савва! Видишь?! Я отомстил за тебя!!

Отшвырнул кусок мяса прочь, невероятно легко встал с бездыханного тела и развернулся к невольным зрителям. От его лица, окровавленного, в котором не осталось ничего человеческого, от всей фигуры веяло жутью. Он был похож на языческого бога, только что вкусившего кровавой жертвы. Дворня молчала, охваченная ужасом, женщины спрятались за мужиков.

Василий же, тоже поражённый до глубины души, внезапно ощутил страстное желание прикоснуться к Ивану, следовать за ним, куда бы он ни повёл, служить ему, подобно преданному псу. Повинуясь этому велению, он пошёл было к нему, но не смог: точно незримая рука остановила его, не давая приблизиться. Иван обернулся, но взгляд его смотрел сквозь Василия; он как будто побывал в запределье, где живым, тёплым людям быть не должно, заглянул туда, куда не забирается даже мысль человеческая, и знание это окружило его невидимой стеной, воздвигло преграду между ним и миром, не давало приблизиться даже на расстояние вытянутой руки. Он был один со своей болью, недоступной пониманию простых смертных.

Щенячий восторг, который внезапно испытал Василий, перемежался со священным ужасом. Он признал в Иване своего вожака, и теперь никакая сила не могла заставить его вернуться к прежней жизни. Ему открылось предназначение: быть здесь, рядом с ним, служить ему, выполнять его волю… Глазами молодой человек неотрывно следил за тем, кто отныне стал для него воплощением Божьей правды.

Иван же, постояв, развернулся всем телом к своему брату, застывшему и онемевшему, не могущему пошевелить ни рукой, ни ногой. Движение вышло медленным и физически ощутимым, от него как будто пошла грозовая волна, от которой у Саши зашевелились волосы на голове. Он не мог оторвать глаз от брата, надвигавшегося на него, как морок в кошмарном сне: неотвратимо и безжалостно мир сузился до размеров маски кровавого бога, на которой невыносимым блеском горели глаза. Бог подошёл и склонился:

– Ну что, мин херц, время! Ты готов?

– К чему?.. – шепнули побелевшие губы.

– Пришло время принять свою судьбу! Пора! – морок зацепил его пальцем за ворот и повлёк за собой.

Саша пытался затормозить каблуками, но его неумолимо тащили навстречу судьбе. Совершенно не напрягаясь, как будто без малейших усилий, Иван выволок его на задний двор и кинул к столбу. Дворня, как зачарованная, двинулась следом.

– Что… что ты будешь делать? – жалко проблеял помещик.

– А что сделал бы ты, братец? – сдержанная суровость пугала неотвратимостью наказания.

– Что бы ты сделал со мной? И с любым из этих людей?! – в голосе Ивана зазвучали громовые раскаты.

Весь вид его внушал страх. Озаряемый пламенем костров, он казался не более человеком, чем языческий идол: лицо в запёкшейся крови, стальной взгляд, испещрённое шрамами тело, всё в красноватых отблесках. Лишь большой нательный крест напоминал, что это всё же человек.

– Я поступал по совести, – попытался защититься Александр.

Иван мгновение молча смотрел на него, потом захохотал.

– Вот она, твоя совесть! – указал на клеймо. – У остальных твоя совесть на их спинах прописана! Где мой нож??

Василий, подобравший засапожник, метнулся к Ивану.

– Что? Что?! – заверещал помещик, вжимаясь спиной в столб.

– А вот что!

Иван, оскалив зубы, приставил лезвие к предплечью и одним круговым движением вырезал клеймо. Подошёл к сжавшемуся в комок Александру, упал на колени и протянул кусок кровоточащей плоти на ладони: