Жернова судьбы

– Стань мне старшим сыном, – твёрдо сказала женщина. – Верни мне радость, верни смех моих детей! Дай мне внуков!

Иван сглотнул:

– Убийцу хотите сыном назвать…

– Вот же упрямец! – Арина прихлопнула ладонью по столу, Ваня вздрогнул. – Я сказала, ты меня услышал! Не перечь матери!

Взгляд Ивана чуть посветлел: такой он впервые увидел мать Саввы.

– Воля матери для сына превыше Божьей, как я могу?

– Ванятка? – послышался голосок с печки.

– Из-за тебя, неслух, детей разбудила! – глаза Арины заискрились смехом.

– Где, где Ванятка?!

С печки, как горох, посыпались дети: Аксютка, Стёпка и Дашка с Пашкой. Розовые, встрёпанные ото сна, все как один льняные и голубоглазые, они облепили Ивана, забрались к нему на колени. Смотрели глазами Савки…

– Ваня, ты к нам навовсе приехал? – спросил, набычившись, Стёпка.

– Тебя давно не было! – повзрослевшая Аксютка смотрела непривычно серьёзно.

– Нет, мои хорошие, не насовсем. А давно не приезжал – так дела не отпускали!

– Барин? – вздохнула девочка.

– Барин, Аксюшенька, – Иван поцеловал её в вихрастую маковку.

– Ну, всё, дети, умываться – и за стол. А ты ешь, сынок, когда ещё домашней еды придётся отведать.

– Окаянные дни наступают, матушка, не поминайте лихом, приведёт ли Бог свидеться, – прощаясь, сказал Иван.

– Прощай, сыночек, Господь хранит тебя, а моё благословление с тобой, – Арина перекрестила его. – Нагнись-ко!

Иван склонил голову, и женщина надела ему на шею ладанку.

– Внутри святая земля, пусть сбережёт тебя для нас!

– Прощай, матушка, пока, ребятки!

– Вертайся, Ванятка, мы будем ждать тебя! – серьезно сказал Стёпка.

– Постараюсь, мои хорошие! – Ваня сгрёб ребят в охапку, расцеловал и наконец-то взмыл в седло.

Тронул коня, оглянулся последний раз на всё семейство, махнул рукой и помчался. На сердце было удивительно тепло и отрадно, словно его окунули в ключевую воду и разом смыли смрад, обиду и боль. Окаянный день разгорался…

Прискакав в поместье, Иван велел Сеньке выводить коня, а сам пошёл искать Гаврилу да Василия. Нашёл в кабинете, они рассматривали карты, разложенные на столе.

– Ну что? – спросил. – Что думаешь?

– Да вполне разумно, Иван Андреевич. Ты, как я понял, вознамерился вести крестьян через смоленские да могилёвские леса?

– Так. В польские пределы пойдём! – Иван хлопнул по карте ладонью.

– А может, через Тверь, Псков да к финнам?

– Не пойдёт. Расстояние больше. Да там крестьяне бунтуют, власть настороже. А в Польше нет рекрутчины, повинностей, никто не волен измываться над людьми.

– Да ты откуда знаешь? – удивился Василий.

– Знаю, – сказал, как припечатал. – Дядя Гаврила, собирай народ, надо поговорить.

– А помещика куда? – мрачно спросил кузнец. – Уж сколь времени там висит.

– Да… – Иван нахмурился. – Пусть снимут, отнесут в его покои… А бабушке Миронихе скажи, пусть раны его врачует. Скажи, я попросил!

Лицо парня исказилось, он глубоко задумался, потом, словно пробудившись, стукнул кулаком по столу.

– Ты! – обратился к чиновнику. – Идём со мной!

Василий, вздрогнув, повиновался. Они пришли в барак рядом с конюшней. Иван открыл сундучок, порылся там и бросил ему одежду.

– Что это?

– Переодевайся, так ходить тебе негоже.

Молодой человек оглянулся:

– Прямо здесь?

– Ну, а где? – губы Ивана дёрнулись в ухмылке. – У нас вся жизнь на миру! Поспеши!

Привалившись к стене и скрестив на груди руки, наблюдал, как покрасневший чиновник раздевается до исподнего и надевает мужицкую одёжу, оправляясь и обдёргиваясь. Подошёл вплотную:

– Не передумал ещё?

– Нет! – взгляд Василия был по-прежнему твёрдым.

– Сапоги почисть! – ухмылка стала шире.

– Кому? – чиновник откровенно смешался.

– Как кому? – ехидно сказал Иван. – Мне, конечно! Запылились, пока скакал!

– А… это… сейчас… – уши запылали огнём.

Василий опустился на одно колено и застыл. Пока он собирал мысли, разбежавшиеся прусаками в разные стороны, Иван поставил ногу ему на колено:

– Ну, что замер? Давай!

– А… чем?.. – чиновник не поднимал взгляд, ему было неимоверно стыдно.

– Рукавом своим, да побыстрее! – резко прозвучал приказ.

Василий протёр один сапог, потом другой, встал. От жгучего стыда не мог поднять взгляд.

– Что ещё сделать, Иван Андреевич? – запинаясь, пробормотал.

– Пока ничего. Понадобишься – позову. Иди отсель.

Не поднимая головы, проскочил мимо Гаврилы, вошедшего в барак, и остановился, прислонившись к стене. Обидные слёзы набежали на глаза, прижал их рукавом:

– Зачем он так?!

– Ты, гляжу, помыкашь им вовсю? – недовольно проворчал кузнец. – Ой, гляди, Ванька, не скурвись! Власть почуял, парень? Забыл ужо, как сам тута валялся?

– Да какая власть, дядя Гаврила! Отвадить его хочу! Зачем он сюда лезет?! Добром просил – не понимает, припугнул – сызнова нет! Пусть теперь унижений хлебнёт полной чашей, может, тогда уразумеет, что тут ему не место!

– А ты, Ванятка, за человека не решай! Мабудь, евонная душа требует? Откуль мы знам, что у ево в нутрях-то творится? Охолони, парень, не мельтеши!

– Пойдём к людям, дядя Гаврила! – вздохнул Иван. – Говорить пора.