Жестяной пожарный

Но не только эти обстоятельства волновали меня и тревожили. Атмосфера накалялась, оккупанты усиливали репрессии против подполья; росли наши боевые потери. Вырос и приток патриотов в наши ряды: от рабочих до лавочников, от католиков до протестантов, от социалистов и до монархистов – все ненавидели оккупантов и их приспешников в Виши. Чтобы удержаться на гребне этой ревущей волны, де Голлю нужно было создать такое правительство, которое не превратилось бы в номинальное бюрократическое образование, не представляющее на практике никого. При этом следовало перенести правительство из Лондона поближе к нашему внутреннему фронту антифашистской борьбы. Поближе и подоступней – во французскую Северную Африку, например. Только непреклонный де Голль, с его непоколебимой волей, смог бы заглушить голоса протестующих бюрократов, прекрасно себя чувствующих в уютной Англии, и решить задачу. Только он один.

После моего первого появления на подводной лодке я, помнится, побывал у де Голля в Лондоне еще шесть раз. Подлодка в моей военной жизни больше не появлялась, море уступило место небу – утонуть там было невозможно, зато разбиться насмерть вполне вообразимо. Но поход по Средиземному морю на закамуфлированном под траулер военном корабле, а потом бросок к берегу на фелюге древнего образца – это приключение вспоминалось не раз. Что же до самих семи наездов в Лондон, то они промелькнули для меня сплошной лентой событий, о которых я вспоминаю с несомненной приязнью: так сплелась судьба, и на том ей спасибо.

После нескольких неудачных попыток долететь до Лондона я все же туда добрался в разгар зимы и убедился в том, что мои предположения о передислокации создаваемого генералом правительства имеют под собой основания: предчувствие отъезда и смены берегов витало в воздухе, хотя это и оставалось строгой военной тайной. В преддверии переезда активность Национального комитета несколько поутихла, и я смирно сидел в Лондоне у Кей в ожидании предписаний из штаба генерала. А предписания все не приходили, вместо них затевались протокольные мероприятия, нужные для поддержания нашего статуса в глазах чиновного британского МИДа, а уж никак не для бойцов Сопротивления. Я разрывался надвое – мое место было там, на фронте, во Франции, а не здесь, в английском тылу. А Кей? Вторая моя половина осталась бы с нею.

Наконец пришло разрешение на отъезд домой. Кей почти не сомневалась, что вылет будет отменен, – за окном стоял туман, плотный, как вата. Но для меня она пригласила нескольких друзей на прощальную вечеринку.

Среди приглашенных оказалась «звездочка» лондонского эфира Анна Марли. Ее называли самой красивой женщиной русской эмиграции; она пела, аккомпанируя себе на гитаре, сочиняла стихи для своих песен и пользовалась заслуженным успехом у публики. Музыка и стихи знаменитой «Песни партизан» – гимна Сопротивления – принадлежали ей. Устроившись у камина, Анна тихонько перебирала струны. Внимание гостей было к ней привлечено. Мне нравилась мелодия, которую она подбирала, глядя в огонь, – грустная и вместе с тем строгая и призывная. С бокалами в руках все ждали начала песни…

В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел… Жеф Кессель! Желая сделать мне сюрприз и воспользовавшись своими армейскими связями, Кей разыскала его через штаб ВВС – он служил в авиации – и позвала к нам на этот вечер. Лучшего подарка моя Кей не могла бы мне преподнести!

Слухами земля полнится, это общеизвестно. Никто из нас, прямоходящих, не миновал слухов – и слухи никого не миновали: хорошие и плохие, черные и белые. Человек окружен аурой слухов, и этим он отличается от зверей и птиц. Впрочем, кто знает…

Слухи о моем друге Жозефе Кесселе до меня долетали довольно-таки регулярно, а иначе и быть не могло: Жеф, этот жевавший бокалы вечный солдат, был неиссякаемым источником, но в то же время и чутким уловителем слухов. По слухам, он вел свою, индивидуальную войну с Гитлером – неуправляемый и независимый Жеф Кессель, находивший смысл жизни в боевых схватках, в той огненной искре, которая вспыхивает при ударе кремня о кресало. Расползавшиеся по подполью разговоры о том, что Кессель пойман и лишился головы на гильотине в гестаповской тюрьме, что он то ли повешен, то ли разорван в клочья при взрыве заложенной им самим бомбы, – все эти байки я досадливо пропускал мимо ушей: Жеф был жив. Обо мне тоже судачили, и немало, например, так: Бернар убит в схватке с альпийскими стрелками, немцы захватили его труп и увезли в Берлин – продемонстрировать высокому начальству. Эти новости я слушал с интересом, они подсыпали перца в легенду о командире «Освобождения». Альпийские стрелки? Прекрасно! Увезли в Берлин? Еще интересней! Я не сомневался в том, что эти слухи доходят и до Лондона и полковник Пасси, при каждом удобном и неудобном случае ставивший мне в укор мое опиумное прошлое, ловит их с кислой миной на лице: они лишь добавляют краски в мой немного расплывчатый поэтический образ.