Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Задолго до начала политического процесса Николай Рубашов пережил надлом, став человеком, утратившим свою революционную идентичность и веру в прежние идеалы. Во многом причиной разочарования были сталинские репрессии. Тем не менее он не может просто отмахнуться от собственного опыта революционера-большевика, от идей, которыми он жил, и остается заложником аргументов, историй и поступков своего собственного прошлого. Он оказывается в противоречии с самим собой и со своей жизнью. В этом смысле он узник не только сталинской системы, но и своей собственной идеологии. Он боится признаться в том, что революционная работа, которой он обязан своей исторической славой, возможно, была его единственной ошибкой. В экзистенциальной ситуации заключения он становится пленником своего прошлого, где он сам выступал в роли безжалостного комиссара, похожего на двух его нынешних притеснителей. В камере он как бы разделен на две половины: нынешний заключенный противостоит бывшему революционеру. Как показано в тексте, главный герой должен понять и признать, что он уже много лет живет во внутренней тюрьме, которая находит свое продолжение в политическом заключении. Таким образом, он находится во власти двух пересекающихся тенденций сверх-я.

Уже на первом допросе становится ясно, что Рубашов потерял всякую веру в «великое дело» – социализм. В противовес сталинской машине допросов и уничтожения, которая обвиняет его в заговоре и даже в разработке плана покушения на жизнь любимого вождя, он больше не в состоянии бороться со старым политическим проектом во имя будущего. Равным образом он не может принять идею либеральной демократии, поскольку это означало бы полный переворот и пересмотр его жизненной истории. У него не получается переосмыслить себя и свою жизнь. Поэтому, когда он хочет возразить своему мучителю, что он, вероятно, уже слишком стар и немощен[572], а потому не способен на политические действия против режима, это вовсе не выглядит как оправдание.

Строгая композиционная структура эпического произведения Кёстлера включает в себя момент ретардации[573]. Роман достигает кульминации во время первого допроса, чему предшествует длинный пролог, занимающий почти половину всей книги. До этого в трех сценах воспоминаний показываются поступки Рубашова в те годы, когда он был представителем партии, то есть политическим актором.

Действие первой сцены воспоминаний разворачивается в Германии в 1933 году. В ней описывается, как молодой, горячо убежденный товарищ отказывается распространять официальные «материалы, предназначенные для раздачи населению»[574] из-за того, что руководство партии избегало называть захват власти Гитлером поражением, прикрываясь резолюцией о «тактическом отступлении». Молодой человек по имени Рихард не может с этим согласиться и считает это грубой ошибкой. Он хочет обсудить линию партии со своим влиятельным оппонентом, но в данной ситуации свободная дискуссия невозможна. Остается лишь альтернатива между полным подчинением и неизбежной гибелью.

– Партия не ошибается, – сказал он [Рубашов. – Прим. пер.] спокойно. – У отдельных людей – у вас, у меня – бывают ошибки. У Партии – никогда. Потому что Партия, дорогой товарищ, это не просто группа людей. Партия – это живое воплощение революционной идеи в процессе истории. Неизменно косная в своей неукоснительности, она стремится к определенной цели. И на каждом повороте ее пути остаются трупы заблудившихся и отставших. История безошибочна и неостановима. Только безусловная вера в Историю дает право пребывать в Партии[575].

В этой сцене Рубашов по-прежнему ведет себя само уверенно, выступая от имени безошибочной и единственной партии, а значит, и истории: позднее его обвинители усвоят эту мораль и обратят ее против него. В своих поступках Рубашов ссылается на тот самый дискурс, который легитимирует и направляет революционную мораль, основанную на насилии. Приведенные выше высказывания можно использовать как угодно.

Они могли бы быть частью одного из допросов, которые позже проведут с ним два его оппонента: «революционная» мораль не является изобретением сталинизма, который лишь усугубляет и радикализирует ее с помощью аргумента особых обстоятельств. Молодой немецкий товарищ еще не попал в пресловутый политический лагерь, но уже сейчас ясно: вступая в спор с эмиссаром из Москвы, он самим своим сопротивлением подписывает себе смертный приговор. От исключения из партии до физического уничтожения всего один маленький шаг.

IV. Сила закона