Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

И подчинение мужчине – в данном случае начальнику, возможно, даже привлекательному в ее глазах, но прежде всего представителю и воплощению партии власти (поэтому женщина всегда готова оказать ему сексуальную услугу), – и ограничение человеческой близости, выходящее за рамки понимания, являются приватной оборотной стороной морали, которую на протяжении всего исследования мы называем этикой жестокости и которая направлена не только против других, но и против самого себя.

Такая редукция человеческой жизни была подробно описана и другими авторами. В своих мемуарах «Яркие мгновения» (Világlo részletek, 2017) Петер Надаш показывает ее на примере своих родителей-коммунистов:

Коммунист не впадает в депрессию не потому, что он дисциплинирован, а потому, что он не теряет убежденности в смысле самоотдачи и критического настроя. Поэтому мой бедный отец считал себя обязанным в своем прощальном письме попросить прощения у партии. […] Даже в своем горе, со своими сомнениями и срывами, они не были независимыми людьми. Они слились со своей партией, не осознавая этого. У них больше не было собственной личности, однако партия, какой бы она ни была, не может заменить личность[583].

Коммунистическая этика оперирует запретами на близость, сентиментальность, смех и слезы. Там, где царит великий пафос в сочетании с однобоким рационализмом, подчинение заключается также в строгом регулировании аффектов. «Я презираю твою любовь», – говорит революционерка Наташа своему любовнику в романе Йозефа Рота «Полет без конца» (1926, впервые опубликован в 1929 году), в котором нашли отражение впечатления писателя от поездки в Советскую Россию. Для нее любовь и секс – это биологическая необходимость, которая должна быть интегрирована в революционные будни:

– В половине двенадцатого отряд выступает, – говорила она Тунде, – сейчас ровно девять. Полчаса уйдет на завтрак. К десяти ты закончишь чертить карту для Андрея Павловича. До половины двенадцатого мы можем лечь вместе, если ты не боишься растратить слишком много сил[584].

Сонливость и механические движения любовницы Рубашова, у которой, что характерно, нет имени, указывают на то, что, в отличие от революционерки из романа Рота и по аналогии с Рубашовым, она больше не питает иллюзий относительно состояния советского общества. Это приводит к открытой конфронтации со всесильным партийным аппаратом во время чистки библиотеки российского представительства, когда книги, ставшие ненужными, изымаются и заменяются агиографической литературой Первого. Арлова, отвечавшая за библиотеку, и ее начальник Рубашов обвиняются в том, что они препятствовали этим действиям. Товарища Арлову отзывают, возвращают домой и после короткого суда приговаривают к высшей мере. Рубашов спасается тем, что дает самоотвод, тем самым уличая возлюбленную и толкая ее к гибели. Одна из сторон тоталитаризма и его морали – это то, что любой может оказаться виновным. Жить в этой системе – значит быть втянутым в колею, в которой уничтожение другого является условием собственного выживания.

V. Процесс

Таким образом, еще до расстрела Рубашова читатель знакомится с особенностями судебного процесса, в ходе которого невинные люди превращаются в преступников, – почти такого же зловещего, как в знаменитом «Процессе» Кафки: не случайно накануне Пражской весны этот роман пользовался особенной популярностью среди интеллектуалов-антисталинистов.