Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Притягательность этики жестокости, в которой личность не имеет значения, а ключевая роль отводится великому целому будущего, исследуется в работе Мориса Мерло-Понти «Гуманизм и террор. Очерк о коммунистической проблеме», опубликованной в 1947 году и вышедшей на немецком языке, что удивительно, лишь через двадцать лет. Из-за некоторых одобрительных высказываний этот текст сегодня сбивает с толку, особенно учитывая то, что Мерло-Понти по сей день вполне заслуженно остается признанным, вдохновляющим и читаемым философом. Напомним, однако, что в 1947 году политическая жизнь Франции еще протекала под ярким светом звезды Сталина: во внутренних дебатах французских левых радикалов, к которым принадлежал и Мерло-Понти, было слишком рискованно рассматривать вопрос о сталинском терроре с точки зрения, сочетающей взгляды изнутри и извне. Философ оказался под перекрестным огнем ортодоксальных левых критиков, которые не могли примириться с нелицеприятным образом коммунизма, созданным Мерло-Понти в «Гуманизме и терроре»[604], и либералов, обвинявших его в оправдании тирании[605].

Мерло-Понти, который верно уловил амбивалентность политической позиции рассказчика и главного героя «Слепящей тьмы», подобно Рубашову, дистанцируется от либеральной «буржуазной» морали, отвергнутой еще Марксом. О романе венгерского экс-коммуниста мыслитель пишет: «Величие книги Кёстлера заключается именно в том, что она наводит нас на мысль, что Рубашов не знает, как оценить свою позицию, и принимает или осуждает себя в зависимости от момента»[606].

В другом месте он цитирует Троцкого, чтобы показать, что даже самый яростный левый критик Сталина разделяет со своим оппонентом некоторые предпосылки «революционной» морали. Бухарин, по утверждению французского философа, отнесся к предъявленным ему обвинениям неоднозначно. Он отрицал свое личное участие в заговоре, но не проблему своего оппозиционного поведения. Мерло-Понти комментирует это так: «В пограничных ситуациях, когда решается судьба революции, оппозиционный революционер собирает вокруг себя врагов революции»[607]. Этот ход мыслей исходит из политической философии марксизма, «реалистической» теории политики. Бухарин, по его словам, прямо высказывался на эту тему, выдвинув в ходе «своего» процесса идею истории как Страшного суда[608]. Философ не пытается отрицать, что коммунизм нарушает нормы либерального мышления: «Марксистская политика по своей форме диктаторская и тоталитарная»[609]. Ключевой вопрос состоит в том, «является ли насилие, которое она осуществляет, революционным и способным установить человеческие отношения между людьми». Он продолжает: «Марксистская критика либеральных идей настолько сильна, что если бы коммунизму путем мировой революции удалось создать бесклассовое общество, в котором одновременно с искоренением эксплуатации человека человеком исчезла бы и причина войны и упадка, то нужно было бы стать коммунистом»[610].

Решающим здесь является сослагательное наклонение. Философ признает за марксизмом определенный исторический потенциал для изменений и оставляет открытым вопрос, сможет ли он использовать его для создания «человеческих» отношений. Вместе с тем Мерло-Понти не скрывает, что в последнее десятилетие Советский Союз развивается в таком направлении (в частности, он упоминает растущее социальное расслоение и отсутствие представительства рабочего класса), которое ставит под сомнение достижение желаемой цели – мирного общества без эксплуатации. С такой оценкой он остается в рамках революционного левого дискурса, несмотря на его критику современной коммунистической политики. Мерло-Понти готов принять пролетарское насилие, принципиально игнорирующее права человека, если оно ведет к заявленной цели.

Философ также отвергает ложную альтернативу комиссара и йога, политики и совести и допускает, что эта борьба может происходить в одном и том же человеке. Коммунистическое насилие и жестокость не просто а- или неморальны: они базируются на этике, которая взывает к революционной совести. Иванов и Глеткин апеллируют к этой искаженной инстанции, когда обвиняют Рубашова. Поэтому их обвинения прежде всего политические и моральные, а не юридические.

VII. Тень изгнанника: Лев Троцкий о революционной морали. С небольшим дополнением о Камбодже