Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Мы знаем, что жестокость действует как инструмент нейтрализации другого. Но этот аргумент упускает из виду дискурсивное обусловливание, резко снижающее планку допустимого в отношении других людей. Коварное противоречие состоит в том, что враждебный образ другого, представляющегося диким и жестоким существом, служит своего рода отражающей поверхностью, благодаря которой исчезает собственный страх перед неограниченной властью и правом распоряжаться жизнями других людей, тем более что лица, наделенные властью, – надзиратели – через систему вознаграждений встроены в этот режим. Воображаемая жестокость другого делает невидимой свою собственную. Еще Монтень утверждал, что мнимый или реальный каннибализм «дикарей» с моральной точки зрения менее предосудителен, поскольку он в основном служит их воспроизводству; напротив, колониальная жестокость устанавливает и поддерживает режим неограниченного политического, экономического и культурного господства, который травмирует коренное население и наносит непоправимый ущерб на многие поколения вперед[633].

И все же в решающий момент глава миссии, выступающий за права человека, не находит аргументов. Он как будто достигает герменевтического предела в понимании происходящего. «Отчего же так вышло?» – спрашивает он себя и дона Жезуальдо, настоятеля траппистского монастыря. У него нет ответа на вопрос, почему люди, «называя себя христианами, мучили, пытали, убивали беззащитных туземцев, не щадя ни стариков, ни детей?»[634]

IV. Смена места действия: Ирландия и район перуанско-колумбийской границы

Борьба Роджера Кейсмента против незаконного и в то же время допускаемого властями организованного террора в отношении конголезцев не напрасна. Хотя виновным в основном удается избежать судебного преследования, его сообщения об увиденном значительно укрепляют позиции критиков власти из крайне неоднородного союза консервативных евангелистов, либералов и левых. Косвенно от этого выигрывает и британский колониализм: теперь он может доказать своим конкурентам, другим европейским державам, что у него есть человеческое лицо и что с помощью миссии Кейсмента он активно продвигает борьбу против рабства, принудительного труда и независимых постколониальных элит, – например, в Перу, ставшем второй остановкой на жизненном и политическом пути Кейсмента.

После доклада о положении дел в Конго Кейсмент становится известным и уважаемым общественным деятелем далеко за пределами Англии, от которой он все больше отдаляется: убежденный противник принудительного труда, он в итоге принимает решение бороться против английского колониализма. Кейсмент сравнивает положение своего народа, ирландцев, с положением конголезцев и понимает, что ирландцы также живут в колонизированной стране[635]. В глубинах Конго, как замечает Роджер в письме кузине Гертруде, он нашел свою страну, Ирландию, и свое собственное Я[636]. Это решение долгое время остается тайной, как и сексуальные предпочтения Кейсмента, о которых он рассказывает в дневнике[637].

Вторая часть романа более подробна, возможно потому, что описываемые в ней преступления происходили на родине Марио Варгаса Льосы, в Перу. Примечательно, что Перу, в отличие от Конго, к тому моменту уже обрело независимость от испанцев. Сбором и продажей каучука здесь занимаются не европейцы, а местные элиты, бизнесмены и коррумпированные политики, получающие экономическую выгоду от грязного бизнеса.

В этой среде главный герой с самого начала сталкивается с неприятием и недоверием. О миссии Кейсмента здесь узнают еще до того, как английский дипломат – «специалист по зверствам», как его называет министр иностранных дел Великобритании сэр Эдвард Грей, – прибыл в Икитос после четырех лет работы в бразильском Сантусе. Кейсмент встречается с представителем британской короны, префектом, и с директором печально известной перуанско-английской каучуковой компании, работающей в Амазонии, пограничном регионе между Колумбией и Перу. Он быстро понимает, что методы принуждения к труду в Западной Африке и Южной Америке по сути одни и те же. Герой испытывает некоторую растерянность, что, однако, никак не влияет на его гуманистические устремления: «При всей удаленности Конго от Амазонии их связывает некая незримая пуповина. Повторялись с ничтожными вариантами одни и те же ужасные злодеяния, вдохновленные корыстью – грехом если не первородным, то с рождения присущим человеку, тайным движителем всех его бесчисленных низостей»[638].