Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

В некоторых отношениях перуанские начальники и надсмотрщики на каучуковых плантациях превосходят своих коллег из Конго. Они не утруждают себя объяснениями, оправдывающими их порочные методы. Так возникает феномен жестокости, который мы уже обсуждали в других главах: в качестве свидетельства о праве полного распоряжения над якобы неполноценными людьми она удовлетворяет потребность в неограниченной власти. В романе описывается, как надзиратели приказали своим туземным помощникам «накинуть на провинившихся пропитанные бензином мешковины», затем индейцев подожгли и они «вспыхнули факелами». Начальники на местах, часто в пьяном угаре, соревнуются друг с другом в жестокости. По сообщению журналиста Салданья Рока, «один из директоров компании пенял управляющему факторией Мигелю Флоресу на то, что „индейцев убивают для развлечения“», указывая при этом на острую нехватку рабочих рук, на что Флорес цинично ответил, что за последние два месяца на его участке погибло всего сорок индейцев[639]. Примечательно, хотя об этом редко прямо говорится в романе, что вся грязная работа перекладывается на метисов – начальников участков и чернокожих из английской колонии Барбадос: таким образом, они, как непосредственные руководители, ответственны за целенаправленное и систематическое насилие над индейцами на этих территориях. Представляется, что промежуточная позиция во властной иерархии в этой ситуации не смягчает готовность к насилию, а, наоборот, вынуждает и подталкивает к нему. Применение насилия по отношению к другим, занимающим низшую ступень в социальной иерархии – или, во всяком случае, более низкую, чем тот, кто обладает доступом к рычагам насилия, – ведет к повышению самооценки и закреплению превосходства. Тот, кто поступает жестоко, тем самым частично избавляется от собственной «неполноценности», перенося ее на несчастных, стоящих ниже его, и продвигается вверх по общественной лестнице. На вопрос Кейсмента, приходилось ли ему убивать индейцев при исполнении своих обязанностей, один из надсмотрщиков отвечает: «Это работа была такая. И у нас, надсмотрщиков, и у тех, кого называли „мальчиками“. В Путумайо пролилось много крови. Со временем привыкаешь. Там жизнь такая – убивать и умирать»[640].

Надсмотрщик не знает, скольких людей он убил; его аргумент в том, что он лишь выполнял свою работу, которая плохо оплачивалась компанией. О том, что человек не обязан выполнять такую «работу», он умалчивает. Там, где отрицание и сокрытие не помогают и преступление приходится признать, в игру вступает другой дискурсивный момент: его можно определить как снятие с себя ответственности, отказ от нее, который ведет к полному моральному оправданию исполнителей среднего уровня. Многое из этого, как уже указывалось, знакомо европейским читателям по дискуссиям вокруг холокоста.

Первый момент в дискурсах оправдания больших и малых властителей – это циничное сознание. Человек принимает, что в данной ситуации, которая сама по себе является жестокой, для того, чтобы выжить, нужно действовать жестоко. При этом скрывается собственное удовольствие от жестокости, совершаемой (как бы) им самим. Второй момент – жадность колониальных преступников и капитализм, о чем часто размышляет Роджер Кейсмент. В этом контексте жадность понимается как форма поведения, допускающего применение капиталистическим субъектом в ситуации беззакония любых средств, если они приносят прибыль. Третий момент этого «слабого» дискурса – проекция, то есть перенесение собственной жестокости на других. Жестокость интерпретируется как самозащита, а также как строгая педагогическая мера: для надсмотрщиков индейцы – грубые каннибалы, перед которыми они демонстрируют собственное превосходство. Отсюда следует четвертый пункт – несоответствие между угнетателями и угнетенными: последние настолько неразвиты, что «помочь» им можно только жестокими мерами. По словам одного христианского священника, девочки из семей туземцев для насильников вовсе не люди, а animalitos – зверьки. Бинарная оппозиция исключает их из сообщества «полноценных людей»[641]. Инаковость делает невозможным одновременное признание их отличий и равноценности. Пытки, которым они подвергаются, и тот факт, что их фактически разрешено безнаказанно избивать и насиловать, несмотря на номинальные запреты, – подтверждают их низкий статус в глазах мучителей. Этому элементу дискурса соответствует язык насилия.