Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Готовность к насилию и бесстрастно-техничное уничтожение людей, которые уже стали объектами ненависти в результате расчеловечивания, невозможны без субъективной предрасположенности к жестокости и без предварительной идеологической работы по обесцениванию другого, но они не обязательно совпадают со стратегической жестокостью «лицом к лицу», общей (при всем различии в формах) для колониализма и сталинизма. Жертвам, отправленным в газовые камеры, больше не нужно доказывать и в радикально асимметричном диалоге «приучать» их к мысли о том, что они никто и ничто – в отличие от сталинизма и «предателей» в ГУЛАГе, работников на плантациях, оказывающих пассивное сопротивление, или противников Третьего рейха. Основанием этики и экономики жестокости здесь служат суровые карательные операции, которые совершаются в доказательство бесстрашия и верности национал-социалистическому режиму и его миссии – уничтожению всех евреев. К этой цели как бы прививается этика долга, которая совершенно очевидно снимает или извращает любые угрызения совести, так что отказ от соучастия в коллективном преступлении представляется нарушением морали. Если речь идет о славе, заработанной немецким народом с помощью тяжелого и жестокого деяния, можно предположить, что в случае окончательной победы лидеры режима хотели возвысить его до уровня героического нарратива.

II. Пытки. Следы насилия на теле

Одной из специфических форм жестокости в национал-социализме (в какой мере, будет показано далее в этой главе), имеющей длинную историю и продолжение в современных тоталитарных правых и левых режимах, мы, вслед за Жаном Амери, посвятившим ей блестящее эссе, можем считать пытку, длительное преднамеренное истязание, которое еврейско-австрийский мыслитель испытал на собственном опыте и логику которого он раскрыл в хладнокровной, бесстрашной манере. Речь идет о болезненной записи (Einschreibung) институционализированного насилия на теле, о социализации беззащитного человека. В эссе Амери примечателен не только анализ его собственной личности, но и попытка понять своего жестокого врага и его действия. Автор рекомендует себе и читателю сохранять дистанцию и быть сдержанным в своих мыслях и выражениях:

Когда говоришь о пытке, хвастаться неуместно. То, что со мной сделали в том неописуемом бреендонкском подвале, было далеко не самой ужасной формой пытки. Мне не загоняли под ногти раскаленные иголки, не гасили о голую грудь горящие сигары. Со мной случилось то, о чем еще придется в дальнейшем рассказать, это было сравнительно безобидно и не оставило на моем теле заметных шрамов. И все же, через двадцать два года после происшедшего, на основании опыта, отнюдь не исчерпывающего меру возможного, я рискну утверждать: пытка – это самое страшное, что человек может хранить в себе[649].

Сравнительный подход – Амери упоминает пытки сторонников Вьетконга армией Южного Вьетнама, поддерживаемой США, и тех, кто находился в тюрьмах Французского Алжира во время войны за независимость 1956–1963 годов, – позволяет рассмотреть как специфическую нацистскую форму жестокости, так и общую логику пыток.

В своем подробном и беспристрастном анализе других и самого себя мыслитель с самого начала дает понять, что жестокость не сводится к количественным показателям насилия. Пытки, то есть целенаправленное причинение страданий, являются специфическим вариантом жестокости и предполагают не просто увеличение насилия, а скорее в высшей степени примечательную, изощренную и порочную смесь власти и насилия, систематичности и кажущейся спонтанности. Применение силы, как и в случае коллективного насилия, остается обязательным условием, однако решающим фактором является нарушение определенной невидимой границы, которому невозможно противостоять и которое несет в себе переживание полного подчинения власти другого. Травма, которая, как в случае Амери, не обязательно должна быть физически продолжительной, согласно Фрейду, оставляет свой неизгладимый «след» в психике. Пытки – вспомните рассказ «В исправительной колонии» Франца Кафки – это жестокая система индексальных знаков, следов, которые наносятся на тело, на кожу[650].