Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

7. Сексуальность и намеренная жестокость: маркиз де Сад, Макс Хоркхаймер, Теодор Адорно и Ролан Барт

I. Двусмысленность маркиза

Всякий, кто захочет обратиться к теме жестокости, неизбежно столкнется с фигурой маркиза де Сада, перед которым после Французской революции распахнулись тюремные ворота. Де Сад, просветитель и реакционер одновременно, лишь с натяжкой может быть отнесен к какому-либо течению. Противоречия в его сочинениях не могут быть разрешены, поэтому читатель или читательница должны терпеливо наблюдать за торжеством бурных оргий, в которых сексуальность оборачивается еще более бесстыдным насилием. В своих романах он намеренно возводит тонкие литературные конструкции, в которых череда порнографических сцен прерывается рассуждениями философского характера. В итоге литературная маскировка оказывается столь эффективной, что его тексты ускользают от однозначной оценки. Являются ли либертины, принципиальные гедонисты обоих полов чудовищами или бесстрашными созданиями, не останавливающимися ни перед каким удовольствием? – в его семантически блистательных текстах этот вопрос формально остается открытым.

Хорошо известно влияние романов де Сада на французских интеллектуалов, таких как Пьер Клоссовски, Морис Бланшо, Симона де Бовуар, Жорж Батай и Жак Лакан[463]. В то же время его произведения имели множество запоздалых немецких читателей. Среди них и литераторы, например Питер Вайс, и философы – лидеры Франкфуртской школы – Макс Хоркхаймер и Теодор В. Адорно, которые в своей незавершенной и, возможно, наиболее радикальной работе «Диалектика Просвещения» представляют историю самоотрицания Просвещения, связывая Фрэнсиса Бэкона, Иммануила Канта и маркиза де Сада. Двое последних, в частности, представлены Хоркхаймером и Адорно в своего рода параллельном действии. Философы утверждают, что понятие разума у Канта «двусмысленно», поскольку он представляется в качестве утопического и «трансцендентального сверхиндивидуального Я» и «истинной всеобщности». Этот разум показывает свое иное, проблематичное лицо как «инстанция калькулирующего мышления, подлаживающего мир под цели самосохранения», он служит интересам капиталистического индустриального общества[464].

Подобную схему философы Франкфуртской школы находят и у де Сада, которого они представляют как двойника Канта во всей многозначности этого слова. Провокационная теоретическая мизансцена с де Садом и Кантом выстроена по принципу аналогии:

Разум является органом калькулирования, планирования, по отношению к целям он нейтрален, его стихией является координация. То, что обосновывалось Кантом трансцендентальным образом, сродство познания и планирования, которым насквозь рационализированному даже в моменты передышек буржуазному способу существования во всех его аспектах придавался характер неотвратимо целесообразного, более чем за столетие до возникновения спорта было уже эмпирически реализовано Садом. Современные спортивные команды, чья сыгранность является тщательнейшим образом регламентируемой, так что никто из членов команды не питает ни малейшего сомнения относительно своей роли в ней и для каждого из них имеется наготове запасной, находят в сексуальных командах «Жюльетты», у которых не остается ни одно мгновение упущенным, ни одно отверстие на теле неиспользованным, ни одна из функций незадействованной, свой точнейший прототип. Напряженная, целесообразная деятельность царит в спорте, как и во всех отраслях массовой культуры, при всем при том, что до конца не посвященный зритель не способен распознать различие комбинаций, разгадать смысл перемежающихся ходов, соразмеряющийся с произвольно установленными правилами[465].