Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Чрезмерность имеет решающее значение. Ставки в игре – сначала с чужой жизнью, а затем и с собственной – должны непрерывно возрастать. Не может быть более радикального нарушения границ, чем то, которое хочет превратить кощунство в таинство. Диверсия совершается там, где установлены границы сексуально приемлемого и дозволенного, – в святых местах церкви. Место уединения лишается своего смысла и становится ареной для горячей, хотя и тщательно скрываемой, сексуальной активности. «Среди живущих взаперти женщин единственным поводом для дружбы и привязанности может быть только сладострастие: они привязываются друг к другу не в силу добронравия, а благодаря взаимным удовольствиям плоти»[478].

III. Запрет на стыд

Инвентарь порнографического нарратива включает в себя инициацию как пороговый феномен в смысле культурной антропологии Виктора Тернера. В связи с этим в тексте возникает мотив, который только на первый взгляд противоположен ему и в действительности должен быть преодолен в процессе инициации, – стыд, наполненный страхом[479]. Исходя из двойной структуры повествования, логично, что молодая и в целом привлекательная настоятельница вводит послушниц не в мир благочестия и веры, а, наоборот, в мир безграничного порока. Обещанная свобода, возможность делать с собой и другими все, что доставляет сексуальное удовольствие, уже в самом начале посвящения превращается в запрет: «Ого, ты уже краснеешь, милый ангел! Я запрещаю тебе краснеть! Скромность – это иллюзия, и знаешь, откуда она происходит? Это продукт не чего иного как наших, так называемых культурных привычек и нашего воспитания, это есть то, что называется условностями»[480]. В этой сцене наставница ведет двойную игру, добавляя сексуальные и агрессивные детали, например используя пару капель духов, и явно наслаждается положением неопытной девушки, которая смущается того, что она делает или должна делать. Психологически это преодоление границ вызывает вожделение, в котором соединяются секс и власть, уже содержащая в себе момент жестокости.

Неотъемлемой частью текстов этого типа у де Сада является то, что словесные наставления и сексуальная активность чередуются и семиотически связаны, как в речевом акте. Стыд тринадцатилетней (!) девочки изгоняется риторически и фактически. То, что здесь показано как приятная игра, сегодня расценивается как травмирующий акт сексуального насилия. Сначала можно предположить, что запрет на стыд – это просто часть ритуалов инициации. Однако в последующих сексуальных и насильственных сценах этот запрет повторяется снова и снова, подобно тому, как чувствительность настойчиво клеймится как губительница свободной сексуальности.

С самого начала можно заметить необычный поворот. Вместе с призывом преступить традиционные заповеди приличия и морали вводится в действие система новых запретов, требующих неукоснительного соблюдения. Это соотносится с тем, что Ролан Барт называет «композицией», когда правила определяются с точки зрения операций, ролей и функций участников[481]. Но композиция имеет и совершенно иное, социальное значение – это инструкция, определяющая, кто в буквальном и переносном смысле является главным, кто говорит и кому разрешено говорить. В романе де Сада речь и секс взаимосвязаны. Коллективные сексуальные сцены театрализуются (задолго до появления порноиндустрии): в них появляются режиссеры и позеры, мучители и мучимые, люди, которые пишут сценарий, и те, кто должен его играть.

Уже в первой сцене книги происходит ménage-à-troi[482]. Присутствие третьего лица, в данном случае новенькой девушки, прочно вошло в арсенал порнографического представления. Третье лицо – мужского или женского пола – выполняет в тексте несколько функций: активизирует и усиливает стыд и в то же время сигнализирует о его преодолении и, более того, превращает любовников в группу единомышленников; третий – потенциальный участник следующей любовной игры, что, в понимании Хоркхаймера и Адорно, делает его игроком на скамейке запасных, ожидающим своего выхода. Появление третьего показывает, что в этом порнографическом круговороте каждый человек в принципе заменим. Наконец, третий в сексуальной игре – это проводник читателя.