Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Единственная максима этой философии – «наслаждаться любой ценой»[492]. Однако, чтобы отменить категорический императив Канта[493], нужно лишить силы заповедь равенства, что и делает антиклерикальная аббатиса-либертинка, отрицающая равенство между людьми. По ее словам, люди неравны в силе, красоте и грации и занимают разные места в «плане природы». «Невезучие» становятся объектами и жертвами удовольствий высших. Тем самым постулат равенства окончательно опровергнут. В ходе рассуждений неожиданно возникает мотив, значимый и в других главах, – жестокость к себе: «Поверь мне, Жюльетта, и крепко запомни, что когда я обрекаю других на страдания, когда с улыбкой созерцаю их, это лишь потому, что я научилась страдать сама»[494]. Космический оптимизм, стремящийся испытать все удовольствия и воспевающий энергию жизни[495], превращается в свою трагическую противоположность – нигилизм. Черствость и бесчувственность – такова цена аморальной этики счастья, провозглашаемой настоятельницей монастыря, проповедницей мирских радостей. Ее наивысшая точка – требование освободиться от любви и чувства: «Чем закаленнее человек, тем меньше он болеет и тем ближе к истинной независимости»[496]. Таким образом, предосудительным является только «чистое» преступление, которое не делает человека счастливым[497].

Оргии, которые банкир Нуарсей (noir ceuil можно прочитать как вариант noir cul, «черный низ») устраивает в своем будуаре двумя главами позже, подтверждают эти максимы. На сексуальном игровом поле возникают новые и совершенно неожиданные радости и удовольствия, как, например, принуждение своей добродетельной жены к тому, чтобы она позволила мальчикам для утех и слугам насиловать и мучить себя. Его удовлетворение основано на унижении других, которое разделяет и Жюльетта, «не без трепетной и порочной радости» смотревшая на то, «как жестоко порок унижает добродетель»[498]. По словам Нуарсея, в области сексуального открывается наивысшее наслаждение – видеть, «что жертвой моей похоти будет плод моей алчности»[499]. Героизм, на котором держится конструкция повествования де Сада, заключается в том, что его распутники не хотят ничего приукрашивать. Это фантазм, который исходит из воли ко злу и в котором выражается абсолютная свобода. Либертин поддерживает образ, созданный им самим, в том числе для того, чтобы шокировать ненавистных ему добродетельных людей. Он живет, цинично признавая, что «человек порочен»[500]. Он знает, что всякое действие можно рассмотреть с двух сторон и что мир делится на обманщиков и обманутых, на преступников и жертв. Это принципиальное разделение приятно для одних и болезненно для других. Как говорит Нуарсей, второй учитель Жюльетты, «чем сильнее […] объект страдает, чем полнее его унижение и его деградация, тем полнее будет ваше наслаждение»[501]. В ответ на это замечание эрудированная ученица и любовница влиятельного политика решает попробовать свои силы в убийстве несчастной беззащитной и застенчивой женщины. В сексуальных играх решающее значение приобретает еще одна форма психологической жестокости, о которой мы уже упоминали, – унижение. Так, девушек заставляют извиняться за проступок, которого они не совершали, и наказывают, когда они отказываются признать, что хотят быть наказанными.