Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

«Где подстерегают тебя самые величайшие опасности?» – задался однажды вопросом Ницше, «в сострадании». Своим отрицанием ее спасает он ту непоколебимую уверенность в человеке, которую изо дня в день предают все отрадно-утешительные заверения в ней[516].

В такой интерпретации де Сад и Ницше предстают как критики общества, создавшие яркий и искаженный образ перевернутого буржуазного разума. Смысл интерпретации сторонников критической теории заключается именно в том, чтобы показать фантастический мир буйной сексуальности, переходящей в жестокость, не как черную утопию в соседстве с социалистическими идеями, а скорее как полемическое разоблачение буржуазной нормальности: «Лишенный иллюзий развратник, за которого ратует Жюльетта, превращается при помощи сексуальных педагогов, психоаналитиков и гормонофизиологов в общительного практичного человека, распространяющего свое отношение к спорту и гигиене также и на половую жизнь. Критика Жюльетты так же двойственна, как и само Просвещение»[517]. Персонажи, населяющие тексты де Сада, конечно же, не принадлежат к миру сексуальных реформаторов и психоаналитиков. В основном это клирики и аристократы обоих полов или их слуги. Наличие огромного состояния как критерий отбора для членства в эротическом тайном обществе эпохи абсолютизма вводится прежде всего потому, что неустанная сексуальная активность, производство удовольствия и боли, относится к экономике расточительства, которая больше подходит для феодальных и клерикальных структур, чем для капиталистического производства в духе Генри Форда.

Если в текстах де Сада можно видеть карикатуру и сатиру, то скорее в смысле критики старого, внутренне неустойчивого порядка Ancien Régime[518]. Это проявляется в крайне противоречивом равенстве, колеблющемся между эгалитаризмом и жесткой иерархией. Заявленное в уставе общества равноправие сразу же отменяется, потому что в этом мире также есть рабы. Не следует доверять и положению о равенстве мужчины и женщины, поскольку запреты для женщин (в частности запрет на беременность) более многочисленны и масштабны, чем для мужчин.

По Адорно, ложное равенство основано прежде всего на взаимозаменяемости героев и героинь. За редчайшими исключениями[519], у них нет собственного лица, а их тело, что удивительно, – несмотря на эротические превосходные степени или именно благодаря им – лишено отчетливых индивидуальных черт. Женские ягодицы, которые они восхваляют и призывают прямо сейчас, всегда самые красивые и возбуждающие. Женщины в утопическом мире, моделируемом в романе, либо очень молодые, от тринадцати до семнадцати лет, на стадии сексуальной инициации, либо опытные, но не пожилые, которые легко могут соперничать со своими партнерами противоположного пола по части жесткости, холодности и хитрости.

«География человека» Ролана Барта, иронически окрашенный эвфемизм для антропологии мужчин, отличается однообразием действий и действующих лиц[520]. Сладострастники-мужчины у де Сада исключительно непривлекательны. Физически и душевно старые, злые, отталкивающие, волосатые, богатые, они (и здесь папа Пий является самым ярким примером) нуждаются в особых сексуальных стимулах, чтобы восстановить потенцию. Лишь на первый взгляд их богатство и связи уравновешивают привлекательность поставляемых им сексуальных объектов. Это не случайно. Все эти отвратительные качества порождают вторичную жестокость по отношению к женщинам, которые – добровольно или принудительно – вступают с ними в интимный контакт. Речь идет о том, чтобы перенести отвращение ко всему развратному.

Вероятно, равенство достигается в отношении центра нового порядка. Всякий может выполнять любую функцию в «рамках» неограниченной сексуальности и занимать соответствующую позицию. Любое возбуждение одного должно быть возмещено последующим возбуждением другого в виде справедливого обмена. Но и здесь egalité[521] упирается в иерархические условия, которые диктует закон более сильного. Сильные, которые просят своих слуг пороть их во время секса, делают это по собственной воле, это часть их экспериментов; напротив, другие, слуги и служанки, делают это по принуждению, что превосходно показано в экранизации «Сало, или 120 дней Содома» Пьера Пазолини. Им не остается ничего другого, им приходится подчиняться. Их жизни буквально ничего не стоят. История Жюльетты заканчивается тем, что главная героиня и рассказчица отравляет невинных жителей деревни с целью произвести впечатление на своего возлюбленного и, как она сама заявляет, из страсти к преступлению. В ее изложении это выглядит как испытание на смелость: