Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Основной тезис французского теоретика культуры Рене Жирара заключается в том, что насилие переживается как внешняя сила, которая обрушивается на людей, как в финале романа Кадаре. Отправной точкой первой большой работы Жирара на тему культурно санкционированного и легитимного насилия является месть: мыслитель сопоставляет ее с феноменами жертвы и суда как внешними институтами. Албанский Канун, идейный центр «Разбитого апреля», сочетает в себе все три момента регулируемого насилия. Месть в романе полностью ритуализирована. Как мы знаем, есть даже фаза аффективного охлаждения (определенное время до ответной атаки). Характерно и то, что месть основана на архаичной судебной системе, действующей параллельно государству, в рамках которой все дела рассматриваются в соответствии с установленными правилами и, помимо этого, взимается налог на кровопролитие. Кроме того, в Кануне присутствует момент жертвоприношения: орудием мести всегда выступает мужчина из семьи или клана. Этот выбор означает жертвоприношение pro futuro[550]. Впоследствии по принципу реципрокности мститель сам становится жертвой мужчины – представителя враждебного клана, избранного для совершения мести. Оба исполнителя полностью институционализированной мести являются – для Жирара это принципиально важно – заместителями других людей, первоначальных врагов, и представителями своих кланов. Они не испытывают друг к другу никакой личной неприязни.

В романе Кадаре все эти моменты – ритуал, суд и жертвоприношение – не приводят к прекращению конфликта между семьями в деревне. Восстановление чести и связанное с этим удовлетворение с помощью насилия оказываются недостижимыми для обеих враждующих кланов, что парадоксально, поскольку месть направлена именно на это. Каждое последующее действие другой стороны сводит на нет предыдущее, так что жестокая игра ведется как бы обратными шахматными ходами. Несмотря на наличие суда, не удается найти решение, удовлетворяющее все стороны. Любая возможность отомстить должна быть использована, в противном случае – именно с этого начинается роман – семью, которая упустила свой шанс, ожидает позор, то есть символическое уничтожение. Месть является ответом на травму, более глубокую, нежели рана или преступление, – нарушение права гостя. Несовершение ответного насилия затрагивает чувство собственного достоинства, сверх-я группы и ее самооценку. Эти моменты столь же существенны здесь, как и в случае с жертвой или судебным решением. Все взрослые мужчины должны подчиняться неоспоримой, в некотором смысле трансцендентной ценности группы, которая представлена самым старшим мужчиной, благодаря чему последний получает исключительную власть. В этом контексте Жирар говорит о страшном долге мести[551]. Другими словами, возмездие и виктимность в конкретной ситуации получают оправдание, в случае албанского Кануна – даже легитимный статус. Таким образом, отказ от мести представляет собой нарушение символического порядка.

По мнению Жирара, есть три способа избежать или избавиться от «бесконечной мести», не менее опасной для сообщества, чем стихийное бедствие: во-первых, превентивные меры, направленные на отодвигание мыслей о мести, – обычно это жертвоприношение как замещающий акт; во-вторых, воспрепятствование мести путем мирового соглашения или поединка; в-третьих, создание судебной системы под контролем внешней инстанции.

В первом случае «коллектив пытается обратить на жертву сравнительно безразличную, на жертву „удобопринимаемую“ то насилие, которое грозит поразить его собственных членов, тех, кого оно хочет любой ценой защитить»[552]. Резкий всплеск спонтанного насилия и агрессии заменяется странной процедурой нападения на невинных людей. Ритуальное насилие действует как прививка: в дозированном и рациональном виде оно помогает предотвратить вспышку спонтанной агрессии, которую Фрейд назвал бы либидинальной.

Жирар отодвигает на задний план аспект обмена, получивший центральное значение в работах ряда теоретиков, например Марселя Мосса. Мосс предполагает, что жертвоприношение функционирует по модели обмена между общиной и соответствующим божеством: жертва – это дар в надежде на ответный дар со стороны божества (безопасность, мир, плодородие). Для Жирара такая идея является скорее частью систематического заблуждения, когда собственное насилие воспринимается как грозная, естественная и трансцендентная внешняя сила. За этим стоит стремление к самосохранению конкретного сообщества, когда его целостности угрожает вспышка коллективного насилия. По Жирару, жертва, логика которой остается скрытой, укрепляет внутригрупповые связи[553]. Между прочим, аналогичную картину мы видим в раннем романе Музиля, где жестокое обращение с одноклассником поначалу усиливает сплоченность в группе (см. главу 2). Чужак, над которым совершается ритуализированное насилие, не по своей воле и в буквальном смысле извращенным образом становится частью преступной группы, которая без него не могла бы сформироваться и действовать.