Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Антисемитизм национал-социалистического толка может отличаться от христианского в деталях, но, по сути, он принадлежит к традиции, имеющей долгую историю и восходящей по крайней мере к Средним векам. Козел отпущения и вместе с ним опасность выводятся из-под действия закона и экстерриториализируются, чтобы устранить то, что в национал-социализме считается злом – проигранную войну, современный мир, капитализм, либерализм и демократию. Евреи как часть общества имеют определенное сходство с «местными» и из-за этого кажутся опасными – необходимый элемент негативного образа жертвы, козла отпущения; апелляция к их расовой чуждости, напротив, позволяет их демонизировать, что в рамках национал-социалистического дискурса исключает всякую возможность идентификации и сочувствия к «инородцам». В массовом уничтожении евреев национал-социалистами сошлись все четыре вида жестокости, описанные Марселем Энаффом (см. главу 1): во-первых, юридическая и ритуальная (Нюрнбергские законы и еврейская звезда), во-вторых, «Хрустальная ночь» в сопровождении «преследующей массы» (Канетти), которая пришлась на день памяти о поражении Германии в войне, в-третьих, систематическая (пытки в концентрационных лагерях) и, в-четвертых, экспериментальная (в частности, бесчеловечные эксперименты нацистских врачей в лагерях смерти).

Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что коллективные преступления сталинизма – Московские процессы, китайская культурная революция и ее имитация красными кхмерами – в корне отличаются от логики жестокости, которая привела к холокосту. Террор в ГУЛАГе или во время Московских процессов построен на угрозах, наказаниях, черной педагогике, вине, признании и полном подчинении. ГУЛАГ – это порочная система, приучающая к преднамеренному насилию, непосредственное вовлечение в экономику и этику насилия. «Зло» искореняется путем систематического унижения врага, жестокого перевоспитания, за которым, после бесконечных психологических и физических мучений, следует казнь, принимаемая жертвой. Это принципиально для обеих сторон дискурса, поскольку основанием для уничтожения предполагаемого преступника является (по большей части) вынужденное согласие. В отличие от холокоста, сталинский террор, например Московские процессы, включает символический и дискурсивный материал из христианского наследия; невольно вспоминаются процедуры средневековой инквизиции (см. главу 9). Национал-социализм не придает этому особенного значения: в лагерях понуждение жертвы к согласию использовалось только при работе с политически устойчивыми противниками и врагами среди еврейского населения. Сталинисты хотят, чтобы их насилие легитимировали сами жертвы, от которых непосредственно перед приведением приговора в исполнение требуется признание того, что они заслужили свое наказание. Национал-социалистам не нужны допросы для уничтожения еврейского населения Германии и Европы.

9. Этика жестокости: Артур Кёстлер

I. Жестокость после смерти Бога

Дискурсивная история жестокости в современную эпоху – то есть в то время, когда цельное религиозное мировоззрение утрачивает свое влияние и вес, – должна обратиться ко всем тем идеологическим конструктам, которые наследуют религии и частично принимают на себя ее социокультурные функции. Очевидно, что религии также включают моменты и возможности этики жестокости. Достаточно вспомнить бинарную схему добра и зла, которая в ситуации военного кризиса, описанного, например, в Откровении Иоанна, включает в себя повествование о финальном сражении и систематическом уничтожении врага.

Принимая во внимание секулярный контекст современности, нельзя обойти стороной феномен национализма, который антрополог Эрнест Геллнер назвал индустриальной религией. К западным светским идеологиям с высоким – и чаще всего нейтрализованным – потенциалом насилия относятся в первую очередь колониализм и расизм с примесью социал-дарвинизма, а также коммунизм, воспринимавшийся его критиками и создателями не только как противник, но и как наследник христианства.

Обещанное христианством искупление и связанное с ним мессианство в коммунизме классического образца отнюдь не отвергаются как цели: скорее, они переносятся с небес на землю и тем самым усиливаются. Коммунизм – это справедливый рай на земле, и для его воплощения пригодны любые средства. Долгий и тернистый путь к нему связан с многочисленными сложностями, которые предстоит преодолеть. В этой связи чешский писатель Милан Кундера в романе «Невыносимая легкость бытия» говорит о «Великом Походе», в весьма ироничной форме развивая формулу Мао Цзэдуна и представляя ее как, возможно, самый важный коммунистический нарратив[559].