Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Речь о том, чтобы сойти с проторенного пути, подобно пророку, обходящему стороной простой путь повиновения: «В чем виноват капитан Ахав у Мелвилла? В том, что выбрал Моби Дика, белого кита, вместо того чтобы подчиниться закону рыбаков, по которому любой кит подходит для охоты»[1812]. Капитан Ахав следует за своим становлением-китом, которое является не простой имитацией, а захватом силы и кода. Каждый элемент несет свою собственную детерриториализацию, в конце которой «письмо всегда дается тем, у кого его нет, но они, в свою очередь, наделяют письмо тем становлением, без которого его бы не было»[1813]. Литературе, которая скрывает свою маленькую тайну или лишь скупо делится ею с читателем, заставляя его брать на себя всю работу интерпретации, Делёз предпочитает литературу, ориентированную на новые эксперименты, на практику, и именно это привлекает его в англо-американской: «Английская или американская литература – это процесс экспериментирования»[1814].

Экспериментируя с линиями ускользания, эта литература, однако, не бежит от жизни. Наоборот, ею движет желание создать иную реальность. Такая литература реализует действие основного концепта «Тысячи плато», сборки, поскольку располагается на пересечении внутреннего и внешнего, и именно модальности этих сборок определяют ее канву: «Единственная выгода, говорил я себе, какую я могу извлечь из акта письма, – увидеть, как исчезают стеклянные стены, отделяющие меня от мира»[1815]. Американская литература, таким образом, с самого начала была коллективной сборкой высказывания, поскольку стала способом выражения в своих нарративах народа, которого нет, то есть всей Америки. Эта литература, кажется, выполняет то, к чему стремился Пруст, считавший ее ролью изобретение иностранного языка, понимаемого как становление-другим родного языка: «Каждый писатель обязан придумать свой язык»[1816].

Очевидно, что в силу такой позиции Делёз очень чутко относился к вопросам перехода с одного языка на другой. Когда его бывший студент, германист Пьер Бланшо, в 1982 году пожаловался ему на проблемы с издателями в связи с его новым переводом Клейста (он отказался смягчать текст Клейста, чтобы сделать его более читабельным для французов), Делёз его сразу поддержал: «Пьер Бланшо относится к числу тех немногих переводчиков Клейста, которым удалось поставить проблему стиля»[1817].

Заставить язык заикаться – главное средство для писателя, который хочет сойти с проторенного пути, и Беккет – тот автор, который на высочайшем уровне раскрыл эту манеру демонстрации включенных дизъюнкций. Замечательную иллюстрацию серий заикания Делёз находит в литературе в знаменитой фразе Бартлби у Мелвилла: «Я бы предпочел не» (I would prefer not to), которую он пространно комментирует[1818]. Он полагает, что фраза Бартлби является ярким примером позиции пишущего – и в силу ее загадочного характера, выражающего отказ отвечать ожиданиям других, и потому что, что она позволяет найти лазейку, которая бы не была ни бунтом, ни диалектическим переворачиванием ситуации, но была бы линией ускользания, граничащей с безумием: «В каждом случае возникает впечатление, что безумие только возрастает: безумие не „исключительно“ Бартлби, но вокруг него»[1819]. Как подчеркивает Делёз, формула оказывает такое опустошительное воздействие благодаря своей способности создавать зону неразличимости, неопределенности, хотя от героя ждут, что он либо согласится сделать то, что от него требуется, либо откажется. Каждый раз, когда он произносит свое магическое заклинание, то повергает окружающих в ужасную неловкость, и все начинается снова. Когда Делёз выдвигает гипотезу о том, что навязчивая тема творчества Мелвилла – это восстановление единства человеческого и нечеловеческого, он, не говоря этого открыто, возвращается к своему собственному философскому проекту, проекту иной метафизики, нацеленному на восстановление связи между человеком и его собственным хаосмосом.

Еще один аспект – сообщество братьев, освободившихся от отцовской власти. Это некоторое человечество, призванное придумать свой собственный мир, утвердить его как процесс, как «некую стену, сложенную из свободных, не скрепленных раствором камней, в которой каждый элемент ценен сам по себе и вместе с тем соотносится с другими»[1820]. Оригинальность как ритурнель, подобная формуле Бартлби, повторяющейся в форме серии, – вот, согласно Делёзу, единственный способ обойти двойное препятствие: войну партикуляризмов и растворение в Целом, во Всеобщности, отрицающей сингулярности: «Братство, согласно Мелвиллу или Лоуренсу, – это дело оригинальных душ»[1821]. Но это братство, основанное на прагматизме, истинным героем которого выступает Бартлби, терпит неудачу. Бартлби сталкивается с поражением братства, показавшего себя ничем не лучше советского общества всеобщей пролетаризации.