Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Все эти свидетельства представляются на барочной сцене, созданной Лебелем. Зная о страсти Феликса к автомобилям, он разобрал его «Рено 25», насыпал внутрь земли и вырастил там галлюциногенные грибы. Рядом с огромным портретом Феликса установлена колонка, через которую слышен его голос – он рассказывает о сне Яши [Давида] и его желании иметь машину: «Приходившие в Бобур люди говорили: что это, это Феликс? Он жив? Это была настоящая галлюцинация, тем более, что голос было слышно по всему Центру Бобур»[2127]. Лебель повесил мемориальную табличку на большой прозрачный ящик из плексигласа, приглашая людей оставлять письма, стихи, фотографии: «Было так много людей, оставивших свои записки, что мне пришлось опорожнять этот ящик три раза за время выставки, но все они были сохранены, поскольку это послания Феликсу»[2128]. Не забыл Лебель и о творчестве Гваттари: «На месте двигателя автомобиля я выложил номера Chimères и тексты Феликса, его рукописи и фотографии»[2129]. На крыше «Рено 25» была водружена кушетка шизоаналитика, которую подпирали тексты и разные предметы, чтобы она держалась на кузове автомобиля. На самой вершине – огромное шестиметровое сердце, которое медленно вращалось. Внизу постоянно прокручивались шесть видео. От этой выставки остался фильм, снятый Франсуа Пэном, в котором можно увидеть часть этой непрерывной процесси[2130].

Кислородное голодание до самой смерти

В этой толпе не хватает одного человека – Делёза, который по состоянию здоровья не расстается со своими кислородными баллонами. Из дома он следит за коллективной демонстрацией любви к его другу Феликсу: «Жиль звонил мне каждый вечер, когда я был в Бобуре, чтобы узнать, что случилось за день. Он дал мне текст, чтобы я его зачитал»[2131]. Чтобы материализовать присутствие Делёза, Лебель встраивает в свою скульптуру много трубок: Делёз, увидев выставку по телевидению, тут же узнает свои кислородные трубки: «Он сказал мне по телефону: „Ты поставил мои кислородные трубки“. – „Да, Жиль, я их поставил“. И он сказал мне: „Хорошо, ты преобразовал их“»[2132].

«Как ты знаешь, здоровье у меня не очень. У меня проблемы с дыханием, которые часто мешают выходить и даже говорить. Я привязан к кислородному баллону как собака. Нет сомнений, болезнь – это мерзость, пусть даже от моей нет особых болей»[2133]. Несмотря на баллоны, он страдает от приступов удушья, которые становятся все сильнее. Делёз уже видел все эти мучения, когда у него на глазах умирал его друг Франсуа Шатле:

Когда Делёз должен был пройти это испытание, это была одна из причин уйти, покончить с собой, которые он называл. Он написал мне взволнованное письмо за две недели до самоубийства, сказав в нем, что не хочет переживать то, через что пришлось пройти Франсуа. Я виделась с ним у него дома на улице Ньель за несколько недель до его смерти, и чувствовалось, что он больше не хочет терпеть эти страдания[2134].

Еще больше, чем страдания, на Делёза отрицательно подействовала всё большая неспособность работать, писать, общаться. В конце он думал о более фрагментарном, насыщенном письме, однако этим попыткам помешали его сильные приступы. В сентябре 1995 года Делёз звонит из Сен-Леонар-де-Нобла своему другу Ришару Пина: «Жиль сказал мне: „У меня сильный приступ астмы“. Он вешает трубку, пытаясь вдохнуть. Еще один звонок. Жиль: „Говорить трудно“, голос металлический, но мягкий.

В телефонной трубке какое-то жужжание, как будто бы вокруг его голоса стрекочет искусственное насекомое, машина восстановления»[2135]. В октябре Делёз возвращается из Лимузена в свою парижскую квартиру, Ришар Пина звонит ему, но он в таком состоянии, что Фанни не может передать ему трубку. То же самое на следующий день. В итоге Делёз сам перезванивает, но лишь чтобы сказать ему. что он должен повесить трубку: «Я улыбаюсь, и он прощается со мной. Я чувствую, как через весь Париж проходит нить Ариадны, которая теперь незаметным образом отделяет его от жизни»[2136].