Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Смерть Делёза становится темой передовицы Le Monde от 7 ноября, где Роже-Поль Друа указывает на поставленный Делёзом знак равенства между восстанием и интеллектом[2146]. В газете воспроизводится портрет, написанный Жераром Фроманже, а Роже-Поль Друа приводит краткий список различных экспериментов Делёза. В Le Monde des livres публикуется большая подборка некрологов, призванная показать все стороны его творчества. Жан-Франсуа Лиотар и Фредерик Гро подчеркивают его особое отношение к будущему, его непрерывное бегство, которое всегда, однако, направлялось в будущее, но также его образ жизни и мысли, который «доверяет только тому иному времени, которое не проходит»[2147]. На передаче Du jour au lendemain, которая выходит на радио France Culture с ведущим Аленом Вейнстейном, искреннюю дань памяти Делёзу отдает Мишель Бютель, заявляя, что он значил для него более, чем кто бы то ни было: «До встречи с ним я вообще не встречался ни с одним умным человеком»[2148]. Он упоминает о его любви к жизни, об отвержении самоубийства, о том, что такой акт становится по-настоящему свободным и поразительным, раз его совершает такой человек: «Делёз для меня – это в каком-то смысле как Сэмюэл Беккет или Че. Не стремясь к этому, он, незаметно для самого себя, вознес хвалу дружбе как высшему искусству жизни»[2149].

Кристиан Декам, со своей стороны, осенью готовит большую подборку статей, посвященную Делёзу, которая выходит в начале 1996 года в La Quinzaine littéraire[2150]. Ив Мабен, работающий в Министерстве иностранных дел, говорит о том, что он считал своего друга святым:

Однажды я ужинал с ними [Жилем и Фанни]. Я говорю Жилю, что для бретонца, которым и я тоже являюсь, человек, который дал ближним нечто необходимое, что до него с начала времен никто не давал, – настоящий святой. Жиль улыбается, улыбкой, в которой взволнованность смешивается с юмором. И тогда – это один из прекраснейших жестов любви, что мне довелось видеть, – Фанни протягивает руки, берет своими длинными тонкими пальцами руки Делёза и говорит ему: Ив прав. Я тоже считаю, что ты святой [2151].

Эту тему святости подхватит в 1998 году Роже-Поль Друа[2152]. И действительно, три портрета Делёза, которые представляет Роже-Поль Друа, помещены под знаком святости: портрет философа под маской едва ли не классического преподавателя, которого в то же время невозможно классифицировать; портрет философа-творца, который постоянно занят изобретением нового; наконец, портрет экспериментатора, «который меняется в зависимости от внешних потоков, принимая отклонение, вносимое ими. Мысль у Делёза – это, следовательно, опыт жизни, а не разума»[2153]. Три этих портрета не исчерпывают все возможности; можно упомянуть и фигуру мудреца, которая отсылает к тому, что написано на его могиле: «Две переиначенные фразы Ницше. Одна говорит о Лейбнице: „Дерзкий и в себе таинственный вплоть до крайности“. Другая говорит о греках: „Поверхностные. благодаря глубине“»[2154].

Самый последний текст Делёза опубликован непосредственно перед его смертью, осенью 1995 года, в журнале Philosophie– это статья «Имманентность: жизнь…»[2155], которая задумывалась как один из текстов о виртуальном, но стала своего рода завещанием Делёза[2156].