Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Перекрестная биография

Его друг Ив Мабен присутствовал при некоторых из этих сильных и страшных приступов: «Он просто задыхался, и то, что он так долго держался, само по себе доказывает исключительное мужество. Он показал необычайную храбрость, продержавшись столько времени»[2137]. Незадолго до самоубийства Делёз звонит Иву Мабену, которого как раз не было дома. Он передает ему сообщение, что перезвонит: «Он позвонил мне в четверг и сказал то, что обычно мне говорил, с огромным чувством, но я спросил себя: почему он звонит мне, чтобы это сказать?»[2138] Встревожившись, Ив Мабен принимает решение дождаться субботнего утра, чтобы Фанни Делёз наверняка оказалась дома, успев вернуться с рынка, и не тревожить своего друга, который чаще всего не мог даже ответить на звонок. В эту субботу 4 ноября 1995 года Фанни сообщает Иву Мабену о смерти Делёза, не сказав ему еще, что он только что выбросился из окна своей квартиры. Этого боялись все его друзья, видевшие, что ему все труднее жить. В то же самое время самоубийство настолько плохо согласуется с тем, что воплощал в себе Делёз как витальная сила, как мыслитель жизни, что некоторые попытались увидеть в нем своего рода взлет, последний акт жизни. В тот же день, 4 ноября 1995 года, становится известна еще одна трагическая новость: убит израильский премьер-министр Ицхак Рабин.

Для близких эта смерть становится началом тяжелого периода:

Париж 5 ноября 1995 года: ужасная, обескураживающая новость о смерти философа Жиля Делёза. Я думаю, что о смерти Делёза, который будет вечно хранить свою тайну, можно говорить только философски. Она определенно не связана с каким-то отчаянием или же с «желанием смерти», поскольку само это выражение, сама идея «инстинкта смерти», популяризованная психоанализом, всегда казалась ему ошибочной и противоречивой. Вся философия Делёза – это гимн жизни, утверждение жизни[2139].

Пьер Верстратен и Жюльет Симон видят в этом акте последнее «да» Делёза, «да», сказанное смерти как продолжению жизни иными средствами для того, чтобы «парировать то, что происходит с нами, являясь случайным, но уже желая этого»[2140].

Уже в понедельник 6 ноября Робер Маджори чествует «порыв ветра», который в лице Делёза овеял мысль XX века: «Мы еще не понимаем, в какой мере он все перевернул, все сдвинул – и сам язык философии, и способ ею заниматься, и само ее определение»[2141]. Маджори утверждает, что Делёз останется самым философским из философов. В той же подборке Антуан де Годемар возвращается к теме измождения, которая помогла Делёзу в описании театра Беккета: «Невозможно не думать о самом Делёзе, изможденном этими суровыми проблемами с дыханием, испытывающем все больше сложностей с передвижением»[2142]. Он добавляет, воспроизводя комментарий Делёза о самоубийстве Эмпедокла, что самоубийство – это событие жизни и в то же время афоризм мысли. На следующий день, 7 ноября, Libération дает слово ученикам, коллегами и друзьям Делёза, которые отдают свою дань уважения – она занимает целых три страницы газеты. Ален Бадью публикует письмо, отправленное им Делёзу в июле 1994 года. Жан-Люк Нанси говорит о своей растерянности: «В тот момент, когда Жиль Делёз покидает нас, нам хочется – в великой печали и уважении к нему – удержать его в памяти как „его самого“, сделать стоп-кадр»[2143]. Жак Деррида утверждает, что теперь ему придется «бродить одному», и говорит о своей близости к нему: «Делёз остается, возможно, несмотря на столько различий, тем, кого я всегда считал самым близким из всего этого „поколения“. Я никогда не чувствовал в себе ни малейшего „возражения“, пусть хотя бы в наметках, которое я хотел бы выдвинуть против какого-либо из его положений»[2144].

В понедельник вечером, через два дня после смерти Делёза, Лор Адлер, которая посещала некоторые из его курсов в Венсене, посвящает значительную часть своей передачи Le Cercle de Minuit его памяти. Лор Адлер представляет Делёза как «ценителя слов», которого она жадно слушала, вставая рано утром каждый вторник, чтобы попасть в Венсен. И если Маджори сравнивает Делёза со столяром, устроившимся со своими инструментами за верстаком, то Роже-Поль Друа подчеркивает жест, свойственный мысли Делёза: «Привести все в движение. [Способствовать разнообразным] становлениям, возникновениям – тогда как история философии мыслила скорее устойчивые вещи, те или иные формы постоянства»[2145].